В объятиях смерти

— Мне нужно, чтобы вы рассказали все, что помните, имеющее отношение к увольнению Джима Барнза, — сказала я, когда она встала, чтобы проверить пирог.

Вернувшись на место, она выглядела несколько спокойнее. Она больше не нервничала, скорее была раздражена.

— Может быть, это неправильно — говорить о покойнике плохо, доктор Скарпетта, — начала она, — но Джим был нехорошим человеком. Он представлял собой очень серьезную проблему для «Вальгаллы» и его надо было уволить гораздо раньше.

— В чем заключалась эта проблема?

— Пациенты рассказывали о нем многое, хотя мы не всегда ну... доверяли им. Трудно понять, что произошло на самом деле, а что нет. Доктор Мастерсон, другие психотерапевты получали жалобы время от времени, но ничего нельзя было доказать до тех пор, пока однажды утром не произошло событие, которому был свидетель. Это было утро как раз того самого дня, когда Джим был уволен и попал в аварию.

— И свидетелем этого события были вы? — спросила я.

— Да. — Она смотрела мимо меня через кухню, ее губы были плотно сжаты.

— Что именно тогда произошло?

— Я шла через вестибюль, направляясь по какому-то поводу к доктору Мастерсону, когда меня окликнула Бетти. Как я уже говорила, она тогда работала секретаршей и сидела на коммутаторе... Томми, Клей, успокойтесь сейчас же!

Пронзительные крики в другой комнате становились только громче, телевизор, как ненормальный, переключался с одного канала на другой.

Миссис Уилсон утомленно поднялась, чтобы разобраться со своими сыновьями. Вскоре я услышала приглушенные шлепки, после чего телевизор успокоился. Персонажи мультика палили друг в друга из чего-то, издававшего звуки автоматных очередей.

— На чем я остановилась? — спросила она, снова садясь за кухонный стол.

— Вы говорили о Бетти, — напомнила я.

— Ах, да. Она подозвала меня и сказала, что звонит мать Джима — междугородный звонок — и, похоже, это важно. Я так никогда и не узнала, по какому поводу был звонок. Бетти спросила, не могу ли я найти Джима. Он был на психотренинге, который обычно проводился в зале для танцев. Знаете, в Валхолле есть зал для танцев, который мы используем для разных целей. В субботу вечером — танцы, вечеринки. Там есть сцена, место для оркестра, еще с тех времен, когда «Вальгалла» была гостиницей. Я тихо вошла с заднего входа, и когда увидела, что происходит, не могла в это поверить. — Глаза Джини Уилсон пылали гневом. Она начала крутить угол кухонного полотенца. — Я просто оцепенела. Джим стоял ко мне спиной. Он был на сцене, ну, я не знаю... с пятью или шестью пациентами. Они сидели на стульях таким образом, что не могли видеть, что он делает с этой, одной, пациенткой. С девочкой. Ее звали Рита, и ей было, наверное, лет тринадцать. Она была изнасилована своим отчимом. Рита никогда не говорила, она была функционально немой. Джим заставлял ее снова разыгрывать все это.

— Изнасилование? — спросила я тихо.

— Проклятый ублюдок! Извините, но это до сих пор выводит меня из себя.

— Я вас понимаю.

— Позже он утверждал, что не делал ничего неподобающего. Черт, он был таким лжецом. Все отрицал. Но я видела. Он играл роль ее отчима, а Рита была в таком ужасе, что не могла пошевелиться. Она застыла на стуле. Он склонился над ее лицом и говорил тихим голосом. В этом зале очень хорошая акустика. Я могла все слышать. Для своих тринадцати лет Рита была очень зрелая, физически развитая. Джим спрашивал ее: «Он это делал, Рита?» Он продолжал задавать ей этот вопрос, при этом прикасаясь к ней. Ласкал ее, как, видимо, это делал Ритин отчим. Я выскользнула из зала. Он не узнал, что я была свидетелем до тех пор, пока через несколько минут мы с доктором Мастерсоном не предъявили ему обвинения.

Я начала понимать, почему доктор Мастерсон не захотел обсуждать со мной Джима Барнза и почему отсутствовали страницы в истории болезни Эла Ханта. Если бы нечто подобное выплыло наружу, даже несмотря на то, что все это произошло давно, репутация больницы сильно пострадала бы.

— У вас были подозрения, что Джим Барнз практиковал такие вещи и раньше? — спросила я.

— На это указывалось в некоторых из жалоб. — Глаза Джини Уилсон засверкали.

— Его объектом всегда были женщины?

— Не всегда.

— Вы получали жалобы и от пациентов-мужчин?

— Да, от одного юноши. Но в тот момент никто не воспринял это всерьез. У него так или иначе были сексуальные проблемы. Предположительно, к нему приставали или что-то в этом роде. Джим правильно рассчитал, ну кто поверит рассказам бедного закомплексованного ребенка?

— Вы помните имя этого пациента?

— О боже! — Она нахмурилась. — Это было так давно.

Она задумалась.

— Френк?.. Френки. Да, именно так. Я помню, кто-то из пациентов звал его Френки. А вот его фамилию я забыла.

— Сколько ему было лет? — Я чувствовала, как колотится мое сердце.

— Не знаю. Семнадцать, восемнадцать.

— Что вы помните о Френки? — спросила я. — Это важно. Очень важно.

Зазвенел таймер, и она отодвинула свой стул, чтобы достать из духовки пирог. Потом заодно сходила проведать своих мальчиков. Вернулась она с хмурым лицом и сказала:

— Я смутно припоминаю, что какое-то время он содержался в Бэкхолле, сразу после того как попал в больницу. Затем его перевели вниз, на второй этаж в палату к мужчинам. Я занималась с ним трудотерапией. — Она размышляла, подперев подбородок указательным пальцем. — Я помню, он был очень прилежным, делал много кожаных ремней, чеканки. И он любил вязать, что было несколько необычно. Большинство пациентов-мужчин не вяжут — не хотят. Они увлекаются работой с кожей, делают пепельницы и так далее. Френки был творческой личностью. И вообще он выделялся. Своей аккуратностью, например. Он был фанатично аккуратен, всегда убирал свое рабочее место, собирал с пола все клочки и кусочки. Его как будто беспокоило, если что-то было не так, не достаточно чисто. — Она замолчала и подняла на меня глаза.

— Когда он пожаловался на Джима Барнза? — спросила я.

— Вскоре после того, как я начала работать в «Вальгалле». — Джини крепко задумалась. — Мне кажется, Френки находился в Валхолле всего месяц или около того, когда сказал что-то о Джиме. По-моему, он сказал это другому пациенту. Да, точно... — Она сделала паузу, ее замечательно изогнутые брови хмуро сдвинулись на переносице. — Именно тот, другой пациент пожаловался доктору Мастерсону.

— Вы помните, кто был тот пациент? Пациент, которому Френки доверился?

— Нет.

— Мог им быть Эл Хант? Вы упоминали, что давно работаете в Валхолле. Хант был пациентом одиннадцать лет назад в течение весны и лета.

— Я не помню Эла Ханта...

— Должно быть, они были примерно одного возраста, — добавила я.

— Интересно. — Ее глаза наполнились невинным любопытством. — У Френки действительно был друг, другой подросток. Я вспоминаю. Светловолосый. Мальчик был светловолосый, очень стеснительный, тихий. Я не помню, как его звали.

— Эл Хант был светловолосым, — сказала я. Молчание.

— Ах, Боже мой, — сказала она наконец. Я подталкивала ее:

— Он был тихий, стеснительный...

— Ах, Боже мой, — снова сказала она. — Тогда ручаюсь, что это был именно он! И он покончил с собой на прошлой неделе?

— Да.

— Ив разговоре с вами он упоминал Джима?

— Он упоминал кого-то, кого называл Джим Джим.

— Джим Джим, — повторила она. — Господи! Я не знаю...

— Что же дальше случилось с Френки?

— Он пробыл у нас недолго — два или три месяца.