В огне повенчанные. Рассказы

Такого строгого наказания ополченцы, оказавшиеся свидетелями случившегося, не ожидали. Бывали в дивизии нарушения и раньше. За них наказывали. Но чтобы дело дошло до суда военного трибунала — такого еще не было. А ведь все четверо были на хорошем счету в роте.

ГЛАВА XIII

Ночь Богров-старший провел в бессоннице. Мучил вопрос: прав или не прав был начальник штаба, отдав под суд военного трибунала в общем-то неплохих бойцов? По-всякому рассуждал сам с собой. И в конце концов решил: «Как только рассветет — пойду к комиссару дивизии. Нет, пожалуй, вначале нужно обратиться к командиру полка — к Северцеву, а потом уж к комиссару дивизии».

Как решил в ночных думах Богров-старший, так и сделал. Сразу же после завтрака, когда роту построили для занятий и сделали перекличку, он попросил разрешения выйти из строя. Старшина роты рьяный службист-сверхсрочник, охрипший от крика и команд, по привычке гаркнул:

— Чего это?!

— У меня есть рапорт по команде, — громко и отчетливо сказал Богров-старший и, получив разрешение старшины, хлопнул впереди стоящего бойца по плечу и вышел из строя.

Как и полагается по уставу, Богров-старший не стал нарушать ритуал обращения с рапортом к высокому начальнику. Он соблюдал воинскую субординацию.

Командир роты, еще совсем молодой тоненький голубоглазый лейтенант, перед самой войной окончивший военное училище и сразу же получивший в подчинение роту московских ополченцев, многие из которых годились ему в отцы, выслушал Богрова-старшего внимательно, не задавая вопросов и даже с какой-то внутренней тревогой: а вдруг обращение сержанта к комиссару дивизии еще больше усугубит положение роты, четыре бойца которой угодили под суд военного трибунала?

— А хуже не будет?

— Думаю, что нет, товарищ лейтенант. Иначе на роте останется пятно. А ребята, в сущности, неплохие. И потом, товарищ лейтенант, я пойду не по строевой линии, а по партийной.

— Если из этого что-нибудь получится, товарищ сержант, то вы выручите роту. — Лейтенант пожал Богрову руку.

Командира батальона капитана Петрова Богров нашел в его блиндаже. Он готовил к вечеру строевую записку, в которой должен был указать о выбытии из роты четырех бойцов-ополченцев, снятых с довольствия по причине ареста и отдачи под суд военного трибунала.

Комбат даже не взглянул на Богрова, когда тот излагал ему суть своей просьбы.

— Наша рота, товарищ капитан, была первой в полку по боевой и политической подготовке. И вдруг… Такой позор!.. Полковник погорячился. Думаю, что комиссар дивизии вникнет в суть дела и уговорит начальника штаба. Всех четырех я знаю. Все — мастеровые, семейные, надежные. И в бою, уверен, не подведут… А Еськин — стахановец электролампового завода. Вы представляете, как это воспримут заводские, когда узнают? Ведь у него на этом заводе жена и дочь работают…

Капитан долго молча смотрел Богрову в глаза, потом спросил:

— Николай Егорович, вы сегодня хорошо, спали?

— Плохо, — ответил Богров. Взгляд его упад на строевую записку, в которой значились фамилии четырех арестованных ополченцев.

— А я не сомкнул глаз. Вчерашнее ЧП… Меня словно обухом но голове ударили. И даже не столько само ЧП, сколько решение начальника штаба. — Комбат встал, прошелся по блиндажу и. словно колеблясь — говорить или не говорить сержанту то, что его особенно угнетало в эту минуту, — резко повернулся к Богрову и спросил: — Не подведете?

— Не те годы, чтобы подводить, товарищ капитан.

— Доверительно, как коммунист коммунисту?

— Товарищ капитан, вы разговариваете с коммунистом ленинского призыва. — Богров вплотную подошел к комбату и крепко пожал ему руку.

— То, о чем я хочу сказать вам, далеко от того, чем вы клянетесь. Мерзко, гадко, подло!.. Я не думал, что полковник Реутов способен на такое.

— Сплетником тоже никогда не считали, — заметил Богров и в душе пожалел, что по мелкому, в сущности, поводу он поставил на карту свою партийность и авторитет.

— Все, что Реутов приказал отнести раненым в медсанбат, — осело в землянке Реутова.

— Откуда вам известно, товарищ капитан?

— Мой связной и ординарец Реутова — из одной деревни, дружки с детства. Нередко делятся друг с другом. — Капитан подошел к столу, сколоченному из широких горбылей, и сбросил с алюминиевой чашки газету. В чашке лежали соленые огурцы и кусок сала. — Полюбуйтесь… Остатки с барского стола.

— Да… — протянул Богров, разглаживая усы. — Неопровержимое доказательство человеческой… — Богров подыскивал подходящее слово, чтобы не перегнуть в своей оценке поступка полковника Реутова. Но его опередил комбат:

— Человеческой мерзости!

— Может быть, и так, — согласился Богров. — Если, конечно, судить о людях не по уставу дисциплинарной службы, а по совести.

Комбат прикрыл чашку газетой.

— Вчера вечером я обращался к командиру дивизии. Пытался убедить его, что начальник штаба переборщил, но Реутов успел так накрутить генерала, что тот и слушать меня не захотел. Думаю, что Реутов наверняка не сказал, что все четверо были командированы мной с разрешения майора Северцева. — Капитан что-то дописал в строевой записке и приказал телефонисту соединить его с командиром полка.

Майор Северцев терпеливо выслушал комбата. Можно было подумать, что он только и ждал этого звонка. А когда вопрос был решен, Петров долго не мог прикурить отсыревшую папиросу. Он нервничал. Пальцы рук его дрожали.

— Слышали?

— Все слышал, — ответил Богров. — Зря не сказали про огурцы и сало.

— Не надо путать божий дар с яичницей.

— Что правда, то правда. Только противно…

— Командир полка разрешил вам товарищ сержант, обратиться по этому вопросу к командиру дивизии. И если вы, как парторг роты, возьмете эту грешную четверку на поруки, то, по его мнению, их удастся спасти от суда военного трибунала.

— Как, прямо к самому генералу? — растерянно спросил Богров.

— Не бойтесь, не укусит. Он ваш ровесник. И по биографии у вас много совпадений. Он в партии тоже по ленинскому призыву.

— Где же я найду его КП?

— Вас доведет мой связной. — Капитан прошел в боковой отвод блиндажа, где у телефона на ящике с патронами сидел молодой боец и драил зубным порошком мундштук. — Балашов, позови связного! Он где-то у блиндажа прохлаждается. Дышит чистым воздухом.

Телефонист выскочил из блиндажа и через минуту вернулся со связным.

Богров заметил: первое, на что упал взгляд молоденького верткого связного, туго затянутого в талии широким ремнем с морской бляхой, была алюминиевая чашка, накрытая газетой. Она словно завораживала связного.

— Слушаю вас, товарищ капитан.

— Отведи сержанта на КП генерала. И подожди его. Вернетесь вместе.

У выхода из блиндажа комбат остановил Богрова.

— Николай Егорович, если вы сделаете то, чего не смогли сделать ни я, ни командир полка, считайте — это ваша первая фронтовая победа. Пусть не в рукопашном бою, но все равно победа.