В огне повенчанные. Рассказы

— Сапожники!.. Что там у них?! Неужели заело?! — с визгом прокричал Реутов. В руках его мелко трясся тяжелый полевой бинокль. — А пушки?! Что же молчат наши пушки?! Ведь они еще не все снялись?..

И вдруг… Бинокль выпал из рук Казаринова. Чуть ли не под передними колесами предпоследней машины взлетел в воздух целый пролет моста. Звук взрыва дошел позже, когда Григорий, закрыв руками глаза, боялся взглянуть туда, на мост… Но это продолжалось секунды, пока какая-то неведомая сила не заставила Григория снова взять в руки бинокль и навести его на мост.

Левобережной половины моста словно не бывало. Над водой возвышались быки с обрубленными, рваными концами, из которых торчала ржавая искореженная арматура. Григорий отчетливо видел, как из кабины предпоследней машины вылез шофер. Очевидно, он был ранен или контужен. Ноги его не держали, и он, цепляясь руками за борта кузова и медленно оседая, поник тут же, у колес. Следом за шофером выскочила из кабины Галина. На ней была длинная командирская шинель, туго затянутая в талии широким ремнем. С плеча ее свисала санитарная сумка. Даже пистолет в кобуре, висевший на ремне, успел заметить Григорий, хотя смотрел на ее лицо, перекошенное от ужаса и страха.

Реутов лежал не шелохнувшись. Впившись глазами в бинокль, он не сводил перекрестия сетки с моста. Он успел прикинуть, что опасность прорыва танков на левый берег миновала. Даже облегченно вздохнул. Только теперь он вспомнил, что в предпоследней машине, остановившейся перед прораном, находится жена лейтенанта Казаринова. Он видел ее лицо. Даже накануне гибели оно было прекрасно.

И словно чувствуя, что с левого берега свои люди видят ее последний, предсмертный миг, Галина разгладила под ремнем складки шинели, подошла к самой кромке уцелевшей половины моста и, посмотрев как-то особенно пристально, будто стараясь отыскать па пустынном левом берегу признаки жизни, слабо улыбнулась и вяло, расслабленно помахала рукой. Потом как-то неловко пошатнулась… Так пошатываются люди, когда у них кружится голова. Медленно кренясь над пропастью, Галина стала падать вниз, в самую середину холодного, темного Днепра.

Не отрывая от лица бинокля, Григорий закрыл глаза.

Из оцепенения Казаринова вывел глухой тяжелый взрыв, донесшийся с реки. Когда он открыл глаза и посмотрел через бойницу на Днепр — моста через него уже не было. В темной холодной воде плыли бревна, доски…

Не успев зацепиться за хвост колонны санитарных машин, танки, попав под обстрел оживших на левом берегу артиллерийских батарей, оставили на шоссе четыре подожженные машины, свернули с автострады и устремились в лес.

Какая сила подняла Григория и вынесла из дота — трудно сказать. Но сила эта толкала его к Днепру, в волны которого упала Галина. Навстречу ему от моста бежали Иванников и Вакуленко. На ходу они что-то кричали Казаринову. Но он не слышал их голосов. Он бежал к Днепру… «Может быть, она еще жива… Может быть, еще держится на воде…» — слабо мерцающей звездочкой билась в голове Григория мысль, но и она внезапно резко оборвалась.

Снаряд разорвался шагах в двадцати от Григория. Он не почувствовал боли, не услышал звука разрыва… В последнее мгновение он отчетливо видел взметнувшийся на его пути сноп огня и брызги земли. А дальше… Дальше все заволокло бархатной тьмой…

Когда Иванников и Вакуленко подбежали к Казаринову, он лежал на спине, широко раскинув руки. Иванников встал на колени, бережно ощупал тело командира и, не найдя нигде раны, ухом прислонился к груди. Слушал долго, не шелохнувшись и притаив дыхание.

По просветлевшему лицу Иванникова Вакуленко понял, что лейтенант жив.

ГЛАВА XXVI

Утром девятого октября дивизия Веригина, как и предписывал приказ командующего армией, вышла с приданными ей артиллерийскими полками и дивизионами усиления на реку Вязьма и заняла оборонительную полосу, возведенную ею в августе.

Попытка связаться с соседями слева кончилась тем, что возвратившиеся разведчики доложили: никаких признаков сосредоточения частей 20-й армии не обнаружили, хотя в приказе командарма, полученном накануне вечером, говорилось определенно: «Слева части 20-й армии занимают рубеж обороны Пролетарская, Семлево». К деревням Зюньково и Бараново только что начали подтягиваться головные колонны правого соседа — 91-й стрелковой дивизии, которая, согласно приказу командующего армией, должна занять рубеж Вяземской обороны к исходу дня восьмого октября.

И опять пришлось дивизии Веригина, как и на Днепре, удлинять свой левый фланг на пять километров южнее автомагистрали Москва — Минск.

Чтобы не тратить время на обживание блиндажей и окопов, Веригин отдал приказ: «Всем полкам и дивизионам прямо с марша занимать свои прежние, августовские позиции».

Бойцы от усталости валились с ног. После изнурительного ночного марша под промозглым осенним дождем в свои землянки они входили как в родной дом. Знакомо все: завитки окопов, пулеметные ячейки, боковые отводы и ходы сообщения в блиндажи и в орудийные окопы… Все сделано своими руками, добротно, просолено потом в августовскую жару.

Многое за эти два последних дня Вяземской обороны пришлось передумать Веригину. С левого фланга дивизии он сегодня утром пешком прошел по траншеям до правого фланга. Лично, с глазу на глаз, переговорил с командиром соседней дивизии, условился о взаимной поддержке, побеседовал с бойцами своих батальонов, зашел к матросам-черноморцам.

Заглянул Веригин и в полк к Северцеву. Все было как и в августе: те же окопы, те же блиндажи, те же люди… Москвичи, рабочие, добровольцы-ополченцы…

— А где отец и сын Богровы? — спросил Веригин у командира полка, когда проходили окопы второго стрелкового батальона. — Я не ошибся? Они во втором батальоне?

— Во втором, товарищ генерал.

— Зайдем к ним в роту.

Богровых Веригин и подполковник Северцев нашли в их пулеметной ячейке. Богров-старший, не видя остановившегося в траншее генерала, в сердцах отчитывал сына и Кедрина:

— Нет, так не пойдет!.. Всего один ночной переход — и у вас не винтовки, а ржавый утиль! — Богров-старший вытащил из винтовки Егора затвор, осмотрел канал ствола на свет. — Сейчас же как следует почистить и смазать сверху жирной смазкой. Сдается мне, что ночью тронемся.

Не видел генерала и Богров-младший.

— Брось, батя, придираться. Ты стал хуже старшины Приходько. Что мы, на смотр готовимся? В лоб фашисту я попаду и из нечищеной.

— Даю обоим двадцать минут! И проверю!.. — Повернувшись к Кедрину, который полой бушлата поспешно стирал легкий желтый налет ржавчины с приклада винтовки, Богров-старший хотел сказать еще что-то, но, заметив генерала, осекся.

Ни возраст, ни десятки лет мирно прожитой жизни, прошумевшей над головой уже изрядно поседевшего человека, не вытравили из души закваску старого солдата, прошедшего две войны. Еле уловимым движением Николай Егорович поправил усы, скользнул строгим взглядом по Кедрину и, приосанившись, доложил:

— Товарищ генерал-майор, вверенный мне пулеметный расчет занимается чисткой личного оружия!

— Ну и как они его содержат? — Веригин сделал вид, что только подошел к пулеметной ячейке и не слышал, как сержант учинял разнос своим подчиненным.

— Содержат хорошо, товарищ генерал! Сейчас как следует почистят — и будут содержать еще лучше!

Увидев в тупичке траншейного отвода капитана Дольникова, генерал махнул ему рукой:

— А вы, капитан, что делаете у пулеметчиков?

— А мы с самого первого дня на довольствии во втором батальоне, — ответил Дольников.