В огне
Шрифт:
Трое тяжелораненых лежали на земле, залитой кровью. Среди них был ротный фельдшер; у него была перебита нога, он бредил. Рядом с ним лежала на земле медицинская сумка.
Суан, увидав женщин с носилками, крикнул:
— Сюда! Сюда, товарищи!
Дружинницы подбежали, с трудом переводя дух. Молоденькая девушка лет шестнадцати, наклонившись над раненым, начала делать перевязку.
Женщины выносили раненых. Суан провожал глазами каждые носилки.
Наблюдатель, стоявший рядом с Шоном, вдруг покачнулся и упал на землю. Суан подбежал к нему и, с трудом разжав его пальцы, осторожно взял дальномер. Лицо у парня совсем посерело,
Дружинницы бросились к Суану, следом за ними торопился старик. Несколько пар рук подхватили раненого. Одна из женщин быстро перебинтовала ему голову. Старик, стоя подле нее, повторял:
— Дай-ка ему попить сладкой воды!.. Быстрей, быстрей! Натягивай бинт!..
Суан отыскал Тханя в землянке рядом с разбитым орудием. Одна рука его была перевязана и притянута бинтами к боку. Он сидел, прислонившись к плетеной стенке.
Рядом с политруком лежал раненый солдат, накрытый по грудь окровавленным одеялом. Он был очень плох. Около него сидела женщина; в одной руке она держала шприц, в другой — блестящее металлическое блюдце с разноцветными ампулами.
Подойдя поближе, Суан узнал Лить. При виде комиссара Тхань привстал. Суан хотел заговорить с ним, но, бросив взгляд на солдата, промолчал и опустился на циновку.
Лицо солдата, по-мальчишечьи округлое, было прозрачно как воск и с каждой секундой становилось все бледнее. Черная прядь волос, упавшая на лоб, слиплась от пота. Длинные ресницы стали неподвижны, побелевшие губы не шевелились. Жизнь заметна была лишь в слабом подрагивании ноздрей.
Лить не подняла головы. Пальцы ее лежали на запястье раненого, улавливая пульс. Комиссар и политрук ждали, что она скажет.
Снаружи умолкли пушки. Самолеты ушли. Издалека доносился голос Шона:
— Привести в порядок боекомплекты!.. Осмотреть орудия!.. Об окончании доложить!..
В землянке царило молчание. Лить, подняв голову, взглянула на офицеров. В широко раскрытых глазах ее застыли горечь и боль. Она снова нагнулась и, вытерев пот со лба раненого, тихонько окликнула его:
— Ну как, милый… Ты слышишь меня?..
— Дыонг!.. Товарищ Дыонг! — наклонившись, позвал Тхань.
Еле заметно дрогнули ресницы, потом медленно разжались веки…
— Дыонг, ты узнаешь меня? — спросил Тхань.
Раненый чуть пошире открыл глаза, как бы стараясь разглядеть нечто, стоящее прямо перед ним. Губы его шевельнулись, словно он хотел произнести что-то. Он вырвал руку из пальцев Лить, судорожно приподнял и вытянувшись, откинулся назад.
У Тханя покраснели глаза. Здоровой рукой он подтянул край одеяла и прикрыл им лицо солдата. «Дыонг!.. Какой же это Дыонг?!» — думал Суан.
Лить вышла из землянки и позвала женщин с носилками. Тхань решил, что они хотят унести умершего, но Лить сказала:
— Ложитесь, пожалуйста, на носилки! Вас доставят на медпункт. Вероятно, потребуется операция…
Тхань поднялся:
— Я дойду сам. Возьмите лучше тяжелораненых…
— Нет, сами вы не дойдете! — мягко, но решительно возразила Лить. — Ложитесь на носилки.
— Ничего не попишешь, — сказал Суан, — выполняй приказ фельдшера.
Он посторонился, пропуская Тханя в дверях.
— Товарищ комиссар, надо срочно назначить нового политрука.
— Ладно. Ты не волнуйся, погости у «медицины»!..
Тхань лег на носилки и снова обратился
к комиссару:— Да, нужно разыскать рюкзак Дыонга, а то еще пропадет… Отошлите семье… Когда разорвалась бомба, его ранило осколком в живот. Он упал, но тут же встал и бросился к орудию. Первый снаряд, которым рота ответила на бомбы, — это его снаряд…
— Хорошо. Я разыщу рюкзак и сам перешлю родным.
— И еще, надо сегодня же вечером обсудить новую систему огня. Хорошо бы поставить зенитные пулеметы на высоте «сто двадцать», чтобы закрыть путь самолетам.
— Не беспокойся, все будет в порядке… Скажи, пожалуйста, у вас в роте нет другого Дыонга?
— Нет, только один… был…
— Ну, пока… Поправляйся скорее.
Суан обошел расчеты и вернулся на КП роты. Шон разговаривал по телефону со штабом. Рядом стоял Хоа.
— Товарищ Шон, — сказал шофер, — комиссар пришел.
— Алло! Товарищ Мау, вы хотели говорить с комиссаром. Он только что вернулся.
Суан уселся на край окопа и взял трубку.
— Это ты, Мау? Да, говорит Суан… В общем, здесь все в порядке… Как там Фаунг?.. Уже прибыл?.. Ну и отлично. Я сейчас выезжаю к вам. Алло!.. Не понял?.. Так вот, передай в полк, что сегодня я не вернусь… Слушай, Мау, тот план… ну, семидневный, мы должны выполнить за эту ночь!.. Надо мобилизовать все силы!.. Позвони Виену, пусть соберет народ… Всех, кого только сможет… Да нет, задача вполне выполнима… И вот еще что, вызови Туана, политрука «четверки». Пусть перейдет пока сюда вместо Тханя.
Он положил трубку и повернулся к своему шоферу:
— Хоа, у меня к тебе просьба — сходи в третий расчет, найди там вещи рядового Дыонга и отнеси в машину.
— Дыонга! А… какого? — Хоа запнулся и посмотрел на комиссара.
— Да… Того самого. Ну, иди!
«Эх, жаль, опоздало письмо!» — подумал Суан и украдкой вытер глаза.
Опускался вечер. Ребята из интендантской команды на коромыслах притащили из деревни ужин.
Дружинницы уносили последнего раненого. Следом, с сумкой на боку, шла Лить.
— Вы куда, Лить? — окликнул ее Суан.
— На уездный медпункт. Ночью будем отправлять тяжелораненых в город.
— Если хотите, подождите меня немного. Я подвезу вас. Быстрей будете на месте.
— Конечно. Мне с вашей машиной просто везет!
Суан объяснил Шону, с кем из местных властей надо связаться по поводу похорон Дыонга, и напомнил, что завтра утром совещание в штабе группы.
Суан шагал по меже через поле, Лить шла за ним следом. Они молчали. Может быть, потому, что очень спешили, и было им не до разговоров. Но вот шаги за спиной Суана неожиданно затихли. Он оглянулся. Лить сидела на меже спиной к нему и плакала навзрыд, спрятав лицо в ладони. Суан постоял в нерешительности, потом подошел к ней.
— Что с вами, Лить?
— Мне жаль парнишку!.. Так жаль…
VIII
Кончился еще один день. И казалось, будто темнота вновь принесла сюда, где скрещивались дороги и реки, извечный спокойный ритм жизни.
В деревушках, под крышами из листьев запылал огонь в очагах — сегодня люди садились за трапезу позже обычного. А на реке матери, вместе с детьми прятавшиеся днем от бомбежек, купали своих малышей и стирали белье. Лодки, скрывавшиеся при дневном свете бог весть в каких протоках и заводях, заскользили по речной глади. Над ожившей рекой раздавались человеческие голоса и скрип весел.