В окрестностях тайны

— В чем дело? — спросил Грейвс, уже догадываясь, что это, должно быть, тот русский доктор, о котором упоминал комендант.

Он только теперь заметил, что этот человек был чем-то взволнован. Рука его, державшая шляпу, заметно подрагивала, и за пенсне, на лбу, выступили маленькие капельки пота.

— Задержана моя дочь, — сказал доктор на хорошем немецком языке, но с легко уловимым русским акцентом. — Она подросток, школьница, и ровно ни в чем не виновата.

Он глотнул воздух и продолжал, стараясь говорить спокойно.

— Меня вызвали к больному ребенку, и я задержался там позже восьми часов. Понятно, что она забеспокоилась и пошла отыскивать меня.

И вот ее забрали, так как по приказу коменданта после восьми часов появляться на улице нельзя.

— Я хочу подтвердить все это, — сказала женщина, приподнимаясь с кресла. — Надеюсь, у вас нет оснований сомневаться в моих словах. Я приехала сюда, чтобы увидеть могилу моего сына, погибшего здесь.

— Кто вы такая? — спросил Грейвс строго.

— Я уже сказала вам. Я мать немецкого офицера. Он погиб здесь ради Германии, и вы не можете относиться ко мне с недоверием.

— Садитесь, — сказал Грейвс. — Вы, вероятно, и есть фрау Клемме, мать лейтенанта саперной роты Генриха Клемме?

Женщина сдержанно поклонилась и села. Штурмбанфюрер сел тоже.

— Командир дивизии полковник Шикльгрубер просил передать вам мое глубокое сочувствие, — сказал он.

Женщина опять поклонилась с прежней сдержанностью.

— Вы только что приехали? Откуда вы знаете русских?

— Нет, я приехала еще вчера. Доктор Тростников видел моего сына незадолго до смерти. Он перевязывал ему рану, и я считаю своим долгом отвести несправедливые подозрения, которым подвергают его самого и его девочку.

— Вы врач? — спросил Грейвс Тростникова.

— Да, это врач, — вмешался Кнюшке. — Вы помните, я вам говорил?

— Помню. Вы, кажется, лечили господина коменданта?

Доктор наклонил голову.

— Я прошу и вас быть гуманными, — сказала фрау Клемме. Голос ее чуть заметно дрогнул.

— Она у вас здесь, эта девочка? — спросил Грейвс коменданта. Он уже чувствовал себя, как на охоте, и чутье безошибочно подсказывало ему, что сейчас лучше всего казаться доброжелательным, готовым пойти навстречу этому человеку.

— Сейчас выясним, — сказал комендант и вышел.

— Так вам случилось, доктор, оперировать немецкого лейтенанта? Как он попал к вам?

— Право, не могу представить. Его ввели ко мне в кабинет, и мое дело было — оказать ему необходимую врачебную помощь. У него была рваная рана вот здесь, на боку, под мышкой. Я извлек осколок, вероятно, от мины или бомбы.

— Это была смертельная рана?

— Нет, отнюдь. Правда, он потерял много крови, но мы сделали ему переливание.

— Почему вы так заботились о немце, ведь у вас были свои раненые солдаты?

— Мы помогали всем, кто в этом нуждался.

— Отчего он умер?

— Этого я не могу сказать. Когда ваши солдаты ворвались в поселок, мы вынуждены были покинуть госпиталь.

— И лейтенант тоже?

— Нет. Он остался там в перевязочной: мне и другим было уже не до него. Поднялась стрельба, и через поле бежали ваши солдаты…

— И больше вы не видели этого лейтенанта?

— Нет.

— Откуда вы узнали его имя?

— Я записал его на бумажке перед тем, как приступить к операции. Я всегда записываю своих больных. Это привычка.

— Он сам называл вам свою фамилию?

— Да, он находился все время в полном сознании.

— Он больше ничего не говорил вам?

— Я запрещаю больным говорить во время перевязки.

Опять появился Кнюшке и с ним дежурный сержант в поношенном кителе, тщательно заправленном под ремень, и выгоревшей, видавшей виды пилотке. Он сказал, что девушка находится здесь, во дворе, в помещении для арестованных.

— Где вы ее захватили? — опросил Грейвс.

Доктор хотел вмешаться, но Грейвс знаком

удержал его.

— Мы взяли ее у реки, — сказал сержант. — Она в темноте переправилась с той стороны к привязывала лодку. Когда ее схватили, она кусалась, как кошка.

— Этого не может быть, — возразил доктор. — Она разыскивала меня.

— Мы все это выясним. Вы пока можете идти, — сказал Грейвс сержанту. — Я очень прошу вас, фрау, подождать в соседней комнате.

Женщина вышла, сохраняя достоинство.

Наступило молчание.

— Садитесь, — предложил штурмбанфюрер, так как доктор все еще стоял. Он опустил руку в карман и достал портсигар.

— Вы курите? — обратился он к доктору.

— Спасибо, я привык к своим, — хмурясь, ответил врач.

Он потянулся к пачке, достал сигарету и снова положил пачку на стол.

Грейвс уже зажег спичку и дал огня. Они закурили каждый свое.

— Третьему от одной спички не полагается, — сказал Грейвс коменданту. — Плохая примета, — он усмехнулся. — Плохо жить с нами, оккупантами, доктор? Вы почему остались — не успели уйти или рассчитывали на лучшее?

Доктор зажег еще спичку: его сигарета не раскуривалась.

— Мне бы хотелось, чтобы мы вернулись к вопросу, ради которого я сюда пришел. Ведь ваша армия не воюет против детей, не правда ли?

Грейвс промолчал.

— Доктор Тростников не ладил с советской властью: он находился в тюрьме в тридцать седьмом году, — негромко сказал комендант, повернувшись к Грейвсу.

— Это так? — спросил Грейвс. — За что вы сидели в тюрьме? Политика?

— Нет, просто произошла ошибка, — сказал доктор.

— Вам выгоднее сказать, что вы были врагом советов, — заметил Грейвс.

— Я говорю то, что есть на самом деле.

— Гм. И с тех пор вы считаете, что всякий арест происходит только по ошибке? — Грейвс добродушно засмеялся, но вдруг стал серьезен.

— Можно привести сюда дочь доктора? — обратился он к коменданту.

Кнюшке снова вызвал дежурного сержанта и отдал приказ.

В комнате опять воцарилось молчание.

— Где вы достаете эти сигареты? — спросил Грейвс, потянувшись рукой к пачке, лежащей на столе около руки доктора.