В омут с головой

— Это философия человека, не имеющего опыта, сын. Как только у тебя появится горький, тяжкий жизненный опыт, тебе непременно захочется поделиться им с людьми, именно для того, чтобы они его не повторяли.

— Может быть и так, не хочу спорить.

— Ну ладно, хватит философствовать. Пойдем, искупаемся.

— Куда? — опешил Алешка, потому что сама мысль о том, что в озере можно купаться, казалась ему сейчас абсурдной.

— На озеро. О-о-о брат, да ты никак боишься?

— Нет. Но меня туда пока не тянет.

— А вода, наверное, теплая. Пойдем? — соблазнял отец.

Алешка минуту о чем-то подумал, потом поднялся и сказал:

— Пошли. Покажешь мне дачу Татуриных.

— Конечно, она как раз по дороге. Пойдем.

Через несколько минут они уже стояли перед такими же воротами, как и у их дачи. Да и сама дача Татуриных как две капли воды была похожа на дачу Корниловых: такой же большой двухэтажный деревянный дом с крыльцом, мезонином и верандой. С большими окнами и резными наличниками.

Сейчас двор и дом казались необитаемыми. Ворота заперты. Алешка и Леонид Иванович постояли немного, размышляя — уйти или попытаться проникнуть в дом? Потом решили, что не стоит нарушать права собственности. Но внезапно калитка распахнулась и из нее выглянула седая голова Михалыча.

— Вам чаво, граждане? — спросил он, делая ударение на последний слог. Потом, узнав Алешку и его отца, радостно закивал головой. — Левонид Иванович, здорово, дорогой. А ты давно ли прибыл-то?

— Седни, дорогой. А ты что же меня пропустил-то? Я через твой КПП проехал. Не по воздуху на вертолете пролетел, а на машине по земле проехал, — подражая манере Михалыча, ответил Леонид Иванович, пожимая руку отставному полковнику. — Ты что же, спишь на посту, старый хрыч?

— Так точно, сплю. Однако это не грех, я тольки днем. Мы эвон с твоим Лексеем усю ночь трупы с озера тягали. Понятыми были. А на пост я тольки в ночь заступать должон. Так что ты тут… — Он многозначительно повертел в воздухе растопыренной пятерней.

— Ну, звыняйте, таким разом, Иван Михайлович. Промашка вышла. А здесь ты чего делаешь? — продолжая посмеиваться, спросил Леонид Иванович.

— Так дачу замыкаю. Менты тута чего-то осматривали. Ключи-то у меня. Ейный хозяин побрякал намедни, чтобы я открыл ментам да проследил чтобы. Я, как приказано, все справил.

— Иван Михайлович, можно и нам посмотреть? — попросил Алешка.

— Нет, — отрезал Михалыч. — На ваш счет разговору никакого не было. Без хозяев я не смею.

— Да ладно, Михалыч, не жлобствуй, — поддержал сына Корнилов-старший.

— He-а, товарищ Корнилов. Ты как знаешь, можешь обижаться на меня, можешь нет, тольки мене не велено.

— А кто теперь хозяин этой дачи? — спросил раздосадованный Алешка.

— А енто, тоже богу весть, болтать не велено, — ответил Михалыч.

— Гвозди бы делать из ентих людей, крепче бы не было в мире гвоздей, — продекламировал Алешка, снова копируя говор полковника.

Постоянные подковырки надоели Михалычу, он обиженно отвернулся, запер ворота и пошел в сторону своего КПП.

— А давай через забор, хотя бы на двор поглядим, — предложил Алексей.

— Нет. Не будем нарушать закон. Да и что ты хочешь там найти? Татурины лет десять этой дачей не владеют, здесь уже не один хозяин сменился. И каждый там либо ремонт, либо реконструкцию делал. Так что Татуриными там даже и не пахнет.

— Не знаю, у меня интуиция. Мне кажется, что здесь что-то есть. Что-то из прошлого Татуриных.

— Угу, привидения здесь по ночам бродят, души грешные в ад собирают, — усмехнулся Леонид Иванович. — Пошли, Пинкертон.

На озере, как ни странно, было много народа. Люди купались, загорали под последними лучами нежаркого вечернего солнышка. Кипела обычная дачная жизнь, будто ничего здесь и не произошло.

Над озером скрипят уключины И раздается женский визг, А в небе, ко всему приученный, Бессмысленно кривится диск…

— вдруг вспомнились Алешке слова Блока. Возможно, поэт писал именно о таком дачном местечке, не хватало только незнакомки да стакана с вином. «Истина в вине», — писал классик. В этом утверждении Алешка сомневался: в свое время он отдал должное поискам истины именно в вине и не нашел ее.

Неспешно раздевшись, он вошел в воду. Отец уже уплыл далеко, а вода и в самом деле была очень теплая. Алешка нырнул и в несколько взмахов догнал отца.

— Поплыли на утес, — отфыркиваясь, предложил Леонид Иванович.

— Не хочу, — ответил Алешка, — я обратно.

— Не дури, поплыли, а то я буду думать, что тебе слабо, — попытался подковырнуть Алешку отец.

— А мне слабо, — не поддался на провокацию Алешка.

— Медуза, — бросил отец и поплыл к утесу.

Алешка не обиделся: в чем-то отец был прав. Жил, жил в душе страх, мелкий подленький страшок. И его надо преодолеть. Но не сейчас — потом, позже. Он вышел на берег, плюхнулся на песок прямо у воды, растянулся во весь рост и стал смотреть в небо.

Какая странная штука жизнь. Он здоровый, сильный парень валяется сейчас на песке, пялится в небо, считает ворон и любуется белыми облаками. Но он хотя бы немного пожил, видел кое-что, любил и был любим. А молодая красивая девчонка, у которой все еще было впереди, лежит теперь в морге. И не будет у нее ни любви, ни свадьбы с цветами и кольцами, не будет детей, не получит она диплома. Почему так нелепо закончилась эта, только начавшаяся, жизнь? Интересно, как ее звали, дочку Татурина?

Из воды вышел отец, он скакал на одной ноге, отдуваясь и отфыркиваясь, пытаясь вытряхнуть попавшую в уши воду.

— Бать, а как звали дочку Татурина? — спросил у него Алешка.

— Ксения. Ей было шестнадцать лет. А Илье сорок два.

— А он чем занимался?

— У него сеть магазинов в городе и области, продовольственных и промтоварных. Он был богатым человеком.

— Бать, как тебе это удается? — спросил Алешка, глядя на отца из-под руки.

— Что? — в свою очередь не понял отец.

— Быть всегда в курсе дела. Ты только сегодня приехал, а уже все про всех знаешь.

— В отличие от тебя я жизнь не изучаю, а просто живу. — Отец прыгал по песку, изображая бой с тенью. — А ну-ка, поднимайся на спарринг.