В открытом море(изд.1965)-сборник
Шрифт:
Урванцев видел, откинув козырек, на скутере засуетились две фигуры. Они что-то сбрасывали за борт.
Войдя в полосу света, лейтенант крикнул:
— Руки вверх!
Нарушители поднялись, держа вверх руки. В свете прожекторов их фиолетово-синие лица напоминали лица утопленников.
Суденышко оказалось большой моторной лодкой, похожей на сплющенную сигару. Оно было камуфлировано белыми и черными полосами и сделано так, чтобы морская волна не могла залить его: кабину прикрывал прозрачный откидной козырек.
Подойдя вплотную, Урванцев спросил:
— Чье судно? Почему вы не остановились по сигналу?
Задержанные сделали
Водитель скутера, одетый во все кожаное, мешая шведские, английские и немецкие слова, пытался объяснить, что судно спортивное, что оно — его собственность. Он нес явную околесицу насчет маршрута, вспоминая зачем-то свадьбу своей тетки. И тут же на всех языках принялся ругать туман и испорченный компас.
Лейтенант перебил его:
— Что вы сбросили за борт?
— Нас захлестнуло волной после вашего выстрела, — поспешил вставить второй по-английски. — Мы вычерпывали воду.
На нем была одежда прибалтийского рыбака: грубый брезентовый плащ, шапка-ушанка и сапоги с высокими голенищами. Когда он говорил, его верхняя губа чуть оттопыривалась, обнажая длинные, похожие на заячьи резцы, зубы.
«Он, оказывается понимает наш язык. Последний вопрос я ведь задал по-русски», — отметил про себя лейтенант. И тут боцман доложил:
— Посмотрите, за кормой что-то еще плавает, не успело затонуть!
Метрах в семи от катера действительно то показывался, то исчезал в волнах какой-то тюк. Урванцев приказал:
— Выловить!
Старшина, подцепив багром, вытащил на палубу объемистый рюкзак. В нем оказались сумка с компасом, котелок, топорик и резиновая лодка, какие бывают в самолетах для спасения летчиков. В сумке боцман нашел подмокшую карту восточного побережья и объемистую пачку советских денег.
— Обыскать этих «спортсменов» и пересадить на катер, — распорядился лейтенант.
На скутер спрыгнул Салтаров. Быстро обшарив одежду водителя моторки, он передал боцману часы с множеством брелоков на цепочке, начатую пачку американских сигарет и толстый бумажник. С другим задержанным матрос возился дольше. У «рыбака» на ремне висели финский нож и фляга, а за ремнем оказался длинноствольный автоматический пистолет. Из многочисленных карманов были извлечены запасные обоймы с патронами, электрический фонарь, плитки шоколада, галеты и стопка документов, перетянутых красной резинкой.
— Все ясно, — сказал Урванцев. — Отправить в кают-компанию.
По радио он передал:
— Сосна... В прожекторах больше не нуждаюсь. Прошу выслать конвой к пристани.
Как только моторка была взята на буксир, лучи прожекторов разомкнулись и погасли. На катере стало так темно, что лейтенант несколько секунд ничего не видел.
— Старший матрос Демушкин! — окликнул он комендора.
— Есть Демушкин!
— За отличную стрельбу объявляю вам благодарность.
— Служу Советскому Союзу! — донеслось из темноты.
— Хорошо служите. Выходит, что не зря мы здесь ходим-бродим, а? — уже неофициальным голосом добавил Урванцев и тут же подумал: «Надо будет его родным письмо написать. Пусть в колхозе знают, как охраняет мир старший матрос Демушкин».
Освоившись с темнотой, лейтенант дал малый ход и направил катер в сторону острова, мигавшего зеленоватым огоньком.
В ОТКРЫТОМ МОРЕ
ГЛАВА
ПЕРВАЯИз-за поворота мутной колхидской речки вынесся баркас, окрашенный в серо-свинцовый цвет. Он перемахнул пенистую полосу залива, где бурно сливалась пресная вода с соленой, и, стуча мотором, помчался по широкому простору моря.
Это был обычный широкобокий и крепко сколоченный мотобаркас Черноморской эскадры. На трех матросах, находившихся на нем, были надеты робы — холщовые штаны и такие же рубахи с четырехзначными номерами на грудных карманах, и лишь командир — пятидесятилетний мичман Савелий Клецко — сидел в темно-синем кителе, с ярко надраенными пуговицами.
Время подходило к вечеру. Мичман хмурил рыжеватые, торчком росшие брови и с беспокойством поглядывал на часы. В базу нужно было попасть до наступления темноты, так как с заходом солнца проход между бонами закрывался и пост охраны рейда уже никого не пропускал в бухту. А баркасу еще требовалось пройти около двадцати миль. Куда денешься, если опоздаешь? В море болтаться до утра или на пляже высаживаться с этими колодами свежеобтесанного дуба и ясеня?
— Дернуло же меня так далеко подняться по паршивой речке! — ругал себя мичман. — Мог и поближе найти ясень, да и дубки неплохие за Козьим болотом росли.
Савелий Клецко любил сам подбирать, морить и подсушивать дерево для такелажного инструмента [19] и прочих корабельных надобностей. Столярное дело было тайной страстью главного боцмана крейсера «Н».
Чтобы выгадать время, мичман направил баркас мористее. Он хотел срезать угол и выйти к скалистому мыску, от которого до базы ходу было не более часа.
— Прибавить оборотов! — приказал мичман смуглолицему крепышу, мотористу Семену Чижееву.
19
Такелажный инструмент — инструменты, употребляемые при ремонте тросов, плетении матов, выделке швабр, кранцев и т. п.
— Есть идти парадным ходом! — ответил тот, забавно скривив рот в улыбке.
Верхняя губа у Чижеева была разбита и левый глаз почти закрыт синеватой опухолью. Казалось, что с такими «украшениями» трудно быть веселым, а моторист всю дорогу пытался острить и даже подмигивать своему широкоплечему рослому другу — крючковому [20] Степану Восьмеркину. У крючкового на скуле тоже красовался синяк и нос имел подозрительное утолщение.
Вот за эти, не обусловленные в уставе «фонари», которые почти не сходили с физиономий Чижеева и Восьмеркина, а только меняли места и оттенки, мичман недолюбливал расторопных и удивительно ловких приятелей. Он посылал их на самые неприглядные работы и на верхней палубе всегда держал у грузоподъемников и промасленных тросов. Ведь не выставишь забияк у парадного трапа. Что подумают гости о корабле? Скажут: «Не гвардейцы, а жители гауптвахты — дебоширы какие-то».
20
Крючковой — матрос, отталкивающий или подтягивающий крюком шлюпку при подходе или отходе.