В ожидании козы

Все это мы узнали в «кроватном парламенте», то есть подслушали ночью разговор в соседней комнате, когда обычно обсуждались все наши семейные дела.

Потом вопрос был вынесен на всеобщее голосование, и голоса распределились следующим образом:

МАТЬ:

Я здесь привыкла. У меня хорошая работа (мать работала стрелочницей на станции), а там железной дороги нет и работы для меня нет.

Я.

– Здесь хорошая библиотека, театр, цирк летом приезжает, а там деревня зачуханная. Если я вам в тягость, я могу дома не питаться, умный человек всегда себя прокормит. В Утиное добровольно не поеду.

ВАД.

– Чихал я на нее.

ДЯДЯ СЕВА (совещательный голос).

– Речки там нет, леса нет, станции нет, а значит, и пива нет. Где же человеку отдохнуть? Я весь больной, я отдыхать сюда приехал.

Выступление Авеса Чивонави и вовсе обострило отношения между родителями.

– Только его не хватало, – выступал ночью в парламенте отец. – Сами крохи добираем.

– Как тебе не стыдно! – горячо возражала мать. – Человек весь больной! Ему отдых нужен и хорошее питание, а ты его гонишь! Куда он пойдет?

– Я его никуда не гоню. Но у меня дети голодные. И так последним делимся. Сказал – три дня погостит, а теперь, оказывается, с нами думает уезжать.

– Значит, ему здесь понравилось..

– Мало ли где мне понравилось.

– Он мой брат.

И так далее. До бесконечности.

Однако примерно через неделю парламентская борьба закончилась победой отца. Обычная история, если в стране диктатура.

Вечером, после ужина, когда все были в сборе, отец провел повторное голосование.

– Надо ехать, – сказал он, ковыряя в зубах щепкой от спичечной коробки, – деньги тают, как вода.

– Вода не тает, – поправил я.

– Молчи! – закричала мать. – Слово не дают сказать. Яйца курицу стали учить!

– Я все-таки не понимаю, – дядя Авес подтянул свои слишком просторные галифе и зашагал по комнате. – Зачем отсюда уезжать? У нас хороший государственный дом, рядом станция, речка, лес. Нет работы? Пока можно заниматься огородом, развести курей. Если на каждого по десятку курей, то и то уже… сорок, и Вадику пятерку…

– Чихал я на них, – сказал Вад, стуча ребром ладони по столу.

– Если даже мы будем снимать по тридцать яиц в сутки… это… это…

Дядя Авес очень возбудился и забегал по комнате.

– Если по сотне за десяток… Это четыреста пятьдесят рублей!

– Мои пять не считайте, – предупредил Вад.

Отец перестал ковырять в зубах.

– Ты извини меня, Сева Иванович, но ты морозишь глупость.

– Почему глупость?

– Потому.

– Что, трудно развести курей? Всегда свежие яички. – Дядя Авес стал так сильно дергать галифе, что пуговица с треском отлетела.

– Ты не волнуйся, Севочка, – ласково сказала мать. – Надо ехать. У нас денег совсем нет. А там продукты дешевые.

– Но там глушь! Ни речки, ни леса, ни пива! Мне врачи прописали пиво три раза в день!

– Сами сделаем.

– Это черт знает что, – пробурчал отец.

Дядя Авес расстроился еще больше.

– Что это за пиво, самодельное? Река Хунцы… Лес, может, ты тоже сделаешь?

– Ну все, – отец хлопнул ладонью по столу и встал. – Собирайтесь. Через неделю выезжаем.

– Позвольте! – воскликнул я. – Ведь голосование явно показало, что большинство народа не идет за вами. Зачем же узурпировать власть? Император Веспасиан…

Хотя отец уже немного привык к таким монологам и почти не реагировал на них, но сейчас был, видно, сильно раздражен. Совершенно неожиданно он схватил меня за ухо и очень больно трепанул.

– На новом месте я возьмусь за вас. Будет тебе Веспасан. Совсем обнаглели.

– К наружному блеску он нисколько не стремился, и даже в день триумфа…

– Перестань, огрызок! – закричала мать. – Доводят отца и доводят.

– …измученный медленным и утомительным шествием, не удержался, чтобы не сказать: «Поделом мне, старику: как дурак, захотел триумфа»

Вад, продолжавший стучать ребром ладони по столу, насторожился:

– Как дурак… захотел тримфа, – повторил он задумчиво. – Как дурак, захотел тримфа… Как дурак.

Отец подскочил к нему и схватил за шиворот:

– Ах ты, чертенок!

– Как дурак… Как дурак… тримф…

Отец размахнулся, чтобы дать подзатыльник, но Вад успел подставить свою ладонь. Отец поморщился.

– Как дурак, тримф.

– Негодяй.

Отец и Вад смотрели друг другу в глаза.

– Как дурак, тримф.

– Не смей так на отца! Толя! Дай ему как следует! Выпори как сидорову козу! Бей, я не буду заступаться! Что же это за дети… – Мать заплакала.

– Как дурак, треф.

– Ничего, скоро уже… потерпи, – сказал отец и отвесил Ваду в лоб щелчок. Голова Вада отозвалась гудением чугуна. Я невольно засмеялся. Мой брат вскочил и кинулся на отца.

– Не бей в голову! Слышишь? А то дураком станет! Возись тогда! – крикнула мать и вклинилась между отцом и Вадом.

– Он и так дурак. Ты все потакаешь. – Отец вышел из дому, хлопнув дверью.

Вад сел на пол и затянул бесконечное:

– Как дурак треф, как дурак треф, как дурак треф, как дурак треф…

Дядя Авес взял иголку и стал пришивать пуговицу к брюкам, тактично повернувшись к нам задом.

Так закончилось повторное голосование по вопросу о переезде в Утиное.

Ухо у меня горело и взывало к мести. Я выбрал укромное место за сараем и стал писать информационный бюллетень по поводу последних событий. Бюллетень назывался «Голос большинства» (я, Вад и дядина половинка). Месть – сладкая вещь. Я так увлекся, что не сразу услышал, что кто-то пыхтит и топчется у меня за спиной. Обернувшись, я увидел хромого бухгалтера.

– Здравствуйте, – оказал бухгалтер (как приятно, когда тебя называют на «вы») и стал рыться в карманах. Наконец он извлек красного сахарного петуха на палочке.

– Спасибо.

– Пожалуйста. Нате… вот еще… брату.

Я поблагодарил и за второго петуха. Воцарилось молчание. Бухгалтер вытащил расческу и расчесался.

– Вы… я слышал… уезжаете…

– Уезжаем, Семен Абрамыч.

На бухгалтера было приятно смотреть. Новый в полосочку костюм, в кармашке пиджака – очки, расческа, набор цветных карандашей, волосы гладко причесаны. Разговор вежливый, уважительный.