В парализованном свете. 1979—1984
Шрифт:
Наступала пора уезжать, прощаться. Конференция кончилась. Силы доцента Казбулатова были на исходе, нервы — на пределе. Триэс находился в том как бы парализованном, неопределенно-подвешенном состоянии, когда нужно на что-то решиться, встряхнуться, переменить обстановку. Андрей Аркадьевич спешил к своей Диане, оставленной на попечение соседей. Инна тоже рвалась домой, к дочери, подальше от злых языков. Для всех троих дальнейшее пребывание в Приэльбрусье потеряло всякий смысл. Солнце, горы, любовь, карусель, доклады, дискуссии — все себя исчерпало. Даже Охотничьи апартаменты, столь поразившие поначалу профессорское воображение, померкли, уменьшились, превратились в обычный одноместный номер провинциальной гостиницы за два пятьдесят в сутки.
Перед самым отъездом явилась какая-то ведьма.
— Все
В аэропорту они застряли. Вылет самолета задерживался. Чтобы скоротать время, Андрей Аркадьевич предложил каждому рассказать что-нибудь — в духе тех забавных историй, которые часто и издавна рассказывают друг другу мужчины и женщины, отрезанные от внешнего мира наводнениями, землетрясениями, эпидемиями или другой общей бедой. Триэс и Инна, оба усталые и подавленные, никак не откликнулись.
— Знаете историю о слепом, которому пытались растолковать значение слова «белый»?
— Нет, — сказал Триэс.
— «Это как лебедь», — объяснили слепому от рождения человеку. «А что такое лебедь?» — «Птица с изогнутой шеей». — «Что такое изогнутая?» — «Дай-ка руку. Изогнутая — это вот так». И тогда слепой сказал: «Ага, теперь я понял, что такое белый…»
— Вы это к чему рассказали? — спросил Триэс.
— Многое из того, о чем мы говорим и думаем, — отвечал Андрей Аркадьевич, словно бы завершая лекцию, начатую в ресторане гостиницы «Приэльбрусье», — не более чем попытки зрячего объяснить, а слепого понять. Жизнь же подобна переводу с языка вечности на язык современности…
Как ни старался Андрей Аркадьевич растормошить друзей, поднять их настроение, ничего из этого не получилось, и остаток времени все трое провели в тягостном молчании.
Только во втором часу объявили посадку. Лишь к вечеру того же воскресного дня они прибыли в Лунино.
Их ждали дома и на работе. Особенно — Триэса, в отсутствие которого произошли настолько тревожные события, что Ласточка с нетерпением считал дни, оставшиеся до возвращения шефа.
Руководство Института химии тем временем завершало подведение итогов работы за первое полугодие. Сергею Павловичу Скипетрову продолжала не давать покоя мысль о незнакомом молодом человеке и о бабочке, с маниакальной неотступностью являвшихся в его мучительных снах. Бориса Сидоровича Княгинина не оставляло ощущение внезапно вернувшейся молодости. А новый сотрудник отдела информации, переведенный из степановской лаборатории за время отсутствия ее начальника, готовился в путь.
В понедельник утром с рюкзаком за плечами и с сумкой в руке, где поместилось все его нехитрое имущество, он снова отправился на площадь Семи дорог. Погруженный в сумбурные впечатления последних дней, Таганков не заметил шедшей навстречу Инны. А она видела его только издалека и лишь один краткий миг — как раз тот самый, когда Аскольд ступил на мостовую, чтобы перейти улицу. Тут мимо со страшным треском пронесся мотоциклист, и она потеряла Аскольда из виду. Дорога, которую он собирался только что перейти, вздымалась, опускалась и была пустынна. Только большая бабочка порхала над самым асфальтом, как бесконечно падающий осенний лист.
Инна торопилась на работу, думала о чем-то своем и не придала тогда этому мимолетному эпизоду особого значения, тогда как институт уже захлестнули всевозможные слухи о бывшем сотруднике Левой лаборатории. Одни говорили, что он случайно отравился, работая с кротонами, и обвиняли Степанова в недосмотре; другие утверждали, что он нарочно отравился, причем не кротонами, а кетенами — то ли из-за того, что ему не давали ходу по службе, то ли из-за несчастной любви; третьи истолковывали эту историю в ином смысле: мол, вследствие межотдельческих интриг Таганкова перевели из химического отдела в отдел информации и направили в колхоз на полевые работы, а по дороге на место сбора с ним произошел несчастный случай — его сшиб мотоциклист, задев рукояткой руля.
Существовала и объединенная версия: якобы Таганкова на самом деле перевели в отдел информации и направили на работу в колхоз. Мотоциклист действительно гнал на недозволенной скорости с неисправным глушителем, даже не притормозив
на перекрестке площади Семи дорог, однако Аскольда он не сбивал. Аскольд упал сам, поскольку вредные вещества, с которыми он работал, медленно, но верно разрушили его организм, отчего и наступила внезапная смерть.Основываясь на этом достаточно убедительном предположении, Правая лаборатория в течение нескольких месяцев добивалась закрытия ведущих направлений Левой лаборатории. Но впоследствии, одновременно с некоторыми существенными переменами в руководстве, возобладала новая точка зрения: не прижившись в Институте химии, молодой специалист Таганков переехал работать в другой город. Разумеется, в этом не было ничего предосудительного или экстраординарного. Упрека заслуживало лишь то, что молодой человек не удосужился забрать трудовую книжку, и по сей день хранящуюся в одном из несгораемых шкафов отдела кадров.
Триэс, Ласточка и Каледин не переставали горячо обсуждать случившееся.
— Вот черти! Надо же! Закопали Аскольда! — возмущался Сергей Сергеевич. — Знать бы, кто это сделал. Кто?!..
Кроме сомнительной истории с Таганковым и связанным с нею кляузным письмом в Институт токсикологии, инспирированным, как выяснилось, Правой лабораторией, Сергея Сергеевича ожидала еще одна неприятность — внезапная смена заместителя директора по общим вопросам. Старого заместителя, с которым Сергей Сергеевич, к счастью, никаких общих дел не имел, перевели в министерство, а назначенный на его место Викентий Петрович Белоуков очень скоро сумел достаточно убедительно продемонстрировать, что в реальной жизни научно-исследовательского института общие вопросы оказываются нередко самыми частными, практически важными и актуальными.
Викентий Петрович — подтянутый, чисто одетый, спортивного вида товарищ с хорошо натренированным брюшным прессом и безупречной репутацией известного футболиста области — имел все основания для того, чтобы занять руководящий пост. Он был сама энергия, воплощение сдержанной мужественности. Низкий рокочущий голос, такой же упругий и мускулистый, как обнаженный торс спортсмена, заставлял смущаться и невольно краснеть даже многоопытных женщин.
С ранних лет Викентий Петрович не любил печатное слово, ибо от всякого чтения у него разламывалась голова, мысли путались, и он чувствовал себя совершенно разбитым. Зато обнаружились незаурядные способности к спорту. Он стал сначала кандидатом в мастера, потом мастером. Однако наступил возраст, когда пришлось оставить большой спорт, и кажется совершенным чудом, что деловые бумаги стали главным, если не единственным объектом его теперешней трудовой деятельности.
Заняв пост заместителя директора Института химии, Викентий Петрович пришел к выводу, что не только в капитальном строительстве, но и в научно-технических вопросах он должен разбираться не хуже других руководителей. Подписывая тот или иной документ, он требовал подробных объяснений, учился сам, учил других, давал указания, следил за их исполнением. Хорошо подготовленный, выносливый и трудолюбивый спортсмен, он вдруг почувствовал в себе силу, какой не знал раньше: силу написанного или сказанного им слова. Это открытие потрясло его до глубины души, как могло бы потрясти убежденного атеиста неопровержимое доказательство существования бога.
Из совокупности фактов, с которыми Викентию Петровичу пришлось столкнуться уже в самом начале исправления новой должности, вытекало со всей очевидностью, что высшее образование — это еще не все, что воспитавшее его общество доверило ему гораздо более крупный и ответственный участок работы, чем доверяло даже многочисленной армии кандидатов и докторов наук, большинство которых дальше своей химии ничего не видело. Понимая, что высокий пост это не только расширенные права, но и повышенные обязанности, Викентий Петрович начал проводить повседневную воспитательную работу с сотрудниками, учить их смотреть на вещи шире и глубже. Когда товарищи ученые приходили к нему, например, подписать материальный пропуск или иной документ, он всячески старался избежать формализма и, не жалея драгоценного времени, непринужденно беседовал с ними, обсуждал последние достижения, дружески заговаривал в коридорах, живо комментировал свежие новости.