В парализованном свете. 1979—1984

— Что за тип? Откуда взялся? — возмутился Владимир Васильевич. — Что ему нужно от академика?

Капитан мушкетеров только встрепенулся, как петух, и ничего не ответил. Руководящий состав Института химии сидел за отдельным столом — Владимир Васильевич, несколько мушкетеров и Звездочет.

— Приглашаете неизвестно кого…

— Список готовил Виген Германович, — сухо заметил Никодим Агрикалчевич.

— Но утверждали-то вы!

— Признаю критику, — согласился Никодим Агрикалчевич. — Кто это? — обратился он к Кирикиасу.

Виген Германович промолчал.

— Это доцент Казбулатов из Приэльбрусья, — сказал Звездочет.

— Вы его пригласили?

— Ни в коем случае.

— Так вы его знаете?

— Впервые вижу.

Сергей Павлович рассеянно оглядел зал. Сквозь толпу танцующих, то и дело увязая в ней, пробирался Паж.

— Интересно все-таки, что этому доценту нужно?

— Ему нужен профессор Степанов.

Мушкетеры многозначительно переглянулись.

— Неплохо! — сказал кто-то. — Ищет профессора, а находит девицу.

— Это Коллегова, его сотрудница.

— Та самая аспирантка, у которой со Степановым был роман?

— Шумная история.

— Никакой истории не было, — решительно осадил начальника отдела Сироту Сергей Павлович. — Казбулатов привез подарок, так называемый «сувенир», но нигде не может найти Сергея Сергеевича. Вот он и решил передать через сотрудницу.

В этот момент сидящие за столом и впрямь увидели, как молодой клеврет Охотника извлек из внутреннего кармана черкески продолговатый сверток.

— Такой большой сувенир? — удивился Сирота.

— Племянника своего в аспирантуру хочет устроить, — подавил зевок Звездочет. — Только зря старается. Сергей Сергеевич все равно не поможет.

— Почему же? При большом желании…

За Инной, беседующей с рыжим академиком, наблюдали в этот момент не только институтские руководители, но и Дина Константиновна. Она стояла в стороне, как бы выпав из общего веселья, из карнавальной шумной толпы. Кто выбрал для нее это черное, траурное платье Бедной Лизы? Почему именно ей достался жребий быть одинокой и печальной весь этот необыкновенный праздничный вечер?

— Потому что до июля не успеет, — после небольшой паузы, как бы тщательно обдумав свой ответ Сироте, произнес Сергей Павлович. — Приемные экзамены в сентябре.

— Какое все это имеет значение?

— Исключительное, — только и сказал Сергей Павлович.

— Товарищи мушкетеры! — Никодим Агрикалчевич наполнил бокалы. — Ваше здоровье! Мы все неплохие ребята, одна гвардия, общее дело делаем…

— Только мало кто на своем месте сидит, — громко, чтобы услышали все, перебил его Виген Германович.

— Вот как ставишь вопрос! — Губы Капитана мушкетеров нервически дернулись. — Забываешься, Виген Германович. Теряешь меру.

— Мне уже нечего терять, — ответил Виген Германович, как бы в подтверждение своих слов водворяя на стол отекшую руку, безнадежно пораженную неостановимо растущими злокачественными клетками.

Он готов был наконец посмотреть правде в глаза и хотел встретиться взглядом с Никодимом Агрикалчевичем, но лицо бывшего контрольного редактора было уже устремлено вверх, к несуществующему потолку.

— Все хотят казаться хорошими, — продолжал Виген Германович, — справедливыми. А так ли уж много оставивших о себе действительно добрую память? Вот Самсон Григорьевич… Как помог он нам наладить всю работу в отделе! Машины, штаты, новое помещение… Помните?

Сидящие за столом переглянулись, испытывая неловкость. Игорь Леонидович наморщил лоб, как бы пытаясь сосредоточиться.

— Неужели Самсона Григорьевича не помните? — не поверил Кирикиас.

— Не помню, — простодушно признался Игорь Леонидович.

— А вы? — в растерянности обратился Виген Германович к Никодиму Агрикалчевичу.

— Не пойму, о ком ты.

— О Самсоне Григорьевиче. О Белотелове. Вы же на его место…

— Что-то путаешь, Виген Германович.

— Да вон же он.

— Где?

— Не туда смотрите…

Белотелов и Белоуков, оба облаченные в маскарадные арестантские костюмы, за отдельным небольшим столиком, расположенным неподалеку и несколько в сторонке от остальных, приканчивали вторую или третью бутылку искристого.

Никодим Агрикалчевич поспешил переменить тему разговора.

— Почему, товарищи, не все еще у нас идет гладко? — требовательно оглядел он присутствующих. — Кто виноват?

— Чаще всего обстоятельства. — Сирота бесцельно двигал свой бокал по столешнице взад-вперед. — Отсюда отдельные недостатки.

— Это конечно, Игорь Леонидович. В принципе ты прав. Но в чем заключается истинная причина? Не знаете? Я вам скажу. Кто-то влияет, товарищи… — Никодим Агрикалчевич понизил голос до шепота. — Пользуется нашими слабостями. Усугубляет недостатки. — Никодим Агрикалчевич откашлялся. — Было время волюнтаризма, когда обвиняли ученых. Того же Степанова. Мол, кетены во всем виноваты. Но потом выяснилось, что дело гораздо сложнее и серьезнее. Причина много глубже. Говорю вам как на духу. Как материалист материалистам. Как мушкетер мушкетерам…

— Как Капитан мушкетеров, — опять съязвил Виген Германович.

— В данном вопросе не играет значения… Так вот. Постоянные вредные влияния накладывают на нас, товарищи, большую ответственность, заставляя повысить внутреннюю готовность, поднять уровень, ускорить, улучшить…

— Вы какие влияния имеете в виду?

— А взять хотя бы твои интерапторы, Виген Германович. Много есть среди них очень вредных… Вообще нельзя забывать, с каких языков мы переводим.

— С каких же?

— Будто сам не знаешь. С иностранных, Виген Германович. С иностранных…

Впрочем, этому сугубо теоретическому диспуту так недоставало участия какого-нибудь серьезного теоретика. Но где уж было его теперь взять? Имелся когда-то в институте один, да весь, что называется, вышел.

— Танцевать! Танцевать! — послышалось откуда-то сверху. — Все танцуют. Последний танец.

Едва они поднялись из-за стола, как их подхватила и понесла за собой пестрая, шумная толпа, в которой они растворились бесследно.

Последний танец был бесконечным. Он продолжался час, два или несколько дней. Инна снова танцевала с Гурием, Аскольдом, Сергеем Павловичем Скипетровым, доцентом Казбулатовым, с академиком Добросердовым, Андреем Аркадьевичем Суммом и, кажется, с кем-то еще.