В Питер вернутся не все

Впрочем, предаться рефлексиям журналисту не удалось. Прямо на его пути в коридоре оказалась Марьяна – его случайная ночная любовница. Пройди он молча, девушка бы оскорбилась, и потому Полуянов приостановился.

– Ты решил, – промурлыкала старлетка, – сам расследовать убийство Вадима Дмитриевича?

– Кто тебе сказал?

– Да все говорят.

Марьянина рука словно невзначай поправила Диме воротничок ковбойки, заботливо стряхнула с плеч невидимые пылинки.

– Ну, раз все говорят, – улыбнулся журналист, – значит, решил.

– Хочешь написать сенсационный репортаж?

– Не без того.

– А меня в нем упомянешь? – кокетливо протянула девушка.

– Посмотрим.

– Разве я не заслужила? – Игривость так и рвалась из нее: казалось, Марьяна вся, целиком, состоит из пикантности и двусмысленности.

– Ага, заслужила. Особенно тем, что свои трусы мне в карман засунула.

– Какие трусы? – невинно хлопая глазками, вылупилась на него девушка.

– Ладно, брось свои актерские штучки. Очень смешно получилось. Пять баллов.

– Тебе, правда, понравилось? – хихикнула девица. Она тут же сменила линию защиты и от полной несознанки мгновенно перепрыгнула к: «это была такая шутка!»

– Мне-то понравилось. А если б их моя жена нашла?

– А ты жена-ат? – разочарованно протянула юная леди.

– Женат, – соврал Дима. Хотя не так уж и соврал: они с Надюхой живут как супруги уже пару лет, только вот расписаться руки не доходят.

– А что ж ты, раз не свободен, – промурлыкала Марьяна, – совращаешь посторонних девушек?

– Еще неизвестно, кто из нас кого совратил.

Была в актрисульке тягучая, через край переливающаяся сексуальность, которая мешала Диме просто спутницу послать. И пройти мимо.

– Како-ой ты подлец! – кокетливо-театрально прошептала девушка и ударила Полуянова кулачком в плечо. – Как ты смеешь говорить такое о даме!

– Ладно, кончай ломать комедию.

– А если она мне нравится? – проворковала актрисулька, на секунду прижимаясь к журналисту всем телом и тут же отстраняясь. – И ты мне тоже очень-очень нравишься?

И Дима – вот ведь слабая мужская сущность! – вновь повелся на нее. А ведь еще пять минут назад он пребывал в твердой решимости оставить ночной эпизод с Марьяной без какого бы то ни было продолжения, навсегда развязаться с ней и забыть о случайной и грешной встрече. Но стоило упругим прелестям актриски коснуться его тела – и он сразу опять возгорелся, организм его пришел в полную боевую готовность возобновить отношения, причем немедленно.

– И почему, – вольным, по-прежнему кокетливым тоном продолжила артистка, – ты всех в поезде допрашиваешь, а меня нет? Я что, как жена Цезаря, вне подозрений?

Девушка подалась вперед, и в разрезе ее халатика стали видны ее пусть невеликие, но красивые груди. И все недавние мысли о благоразумии и расставании с Марьяной немедленно выскочили из головы Дмитрия.

– Я и тебя готов допросить. С особым пристрастием, – молвил Полуянов, пожирая девушку глазами.

– О, у нас с тобою, – прошептала актриска, – получится, я тебя уверяю, интересный допрос.

От откровенных речей, взглядов и прикосновений кровь бросилась журналисту в голову. Захотелось наплевать на расследование, схватить девушку за руку и затащить в купе. Ну что ж он за идиот...

Собеседница словно учуяла его состояние и, в истинно женском стиле – то приближая, то отдаляя, – отрезвляюще, ледяным тоном молвила:

– Только не сейчас! Не в вагоне же с трупом! – А потом добавила мягко: – Подожди, вот вернемся в Москву...

– Хорошо... – смирил дыхание журналист и отодвинулся от девушки. – Но я все равно задам тебе один вопрос, прямо сейчас.

– Ну, если хочешь, – дернула плечиком будущая звезда.

– Я на самом деле давно хотел тебя спросить про одну вещь...

В питерской гостинице номер люкс главного режиссера располагался на том же этаже и в том же коридоре, что и полуяновская комната. Впрочем, по соседству находились номера и других важных киноперсон: почти всех тех, кто ехал теперь в первом вагоне. (Правда, Николу Кряжина главный режиссер поселил в Питере подальше от Волочковской – опасался, видимо, конкуренции).

И вот однажды Полуянов в одиночестве возвращался в свой номер уже засветло – дело шло к четырем утра. Назавтра у него не было съемок, и журналист ходил любоваться зрелищем, знакомым ему с детства, но никогда не надоедавшим: разводкой мостов и восходом летнего солнца. Между прочим, он тогда и Марьяну на романтическую прогулку приглашал (приятно все-таки пройтись по Невскому с красоткой) – однако девушка отказалась, банально сославшись на усталость.

Итак, журналист вернулся в гостиницу по почти пустынным улицам, разбудил швейцара, тот отпер дверь. Дима поднялся по лестнице на свой сонный и пустынный этаж и сделал было пару шагов по коридору, как вдруг услышал легкий шум. Главным образом, чтобы оградить самого себя от язвительных пересудов в группе: где, мол, журналист шлялся белой ночью? – Дима отпрянул и сделал пару шагов назад, спрятавшись за колонной. Позиция получилась идеальной для дальнейшего подслушивания-подглядывания: Полуянову был виден весь коридор, в то время как его самого разглядеть казалось проблематично.

И вот он увидел, как раскрывается дверь режиссерского номера и оттуда выскальзывает... Марьяна, собственной персоной. Дима, хоть и видел девушку издалека, ошибиться не мог: ее походка, волосы, ножки... Одетая в легкомысленный халатик (тот самый, в котором она щеголяла сейчас в поезде) и шлепки на босу ногу, звездочка прошествовала по коридору. Подошла к своему номеру, слегка нервно огляделась по сторонам, не видит ли ее кто (вот тут-то журналист и лицо ее отчетливо рассмотрел) и наконец вошла к себе.

Тогда ночному пребыванию самой молодой участницы киногруппы в номере режиссера Дима не придал особого значения. К тому времени журналисту уже внятна стала и любвеобильность Прокопенко, и весьма вольные нравы, царившие на съемках. Что ж: значит, режиссеру оказалось мало одной Волочковской – и он, вдобавок, Марьяну соблазнил...

Но сейчас, три недели спустя, в поезде, после того, как Вадима Дмитриевича убили, а сама Марьяна вдруг стала полуяновской любовницей и намекала на продолжение близких с репортером отношений, тот ночной эпизод потребовал объяснения.