В погоне за облаком, или Блажь вдогонку

Месть — блюдо холодное. Но попробуй тут остыть, когда вокруг лишь стены и чужие вещи. А если вокруг все чужое, значит, я пленница. А если пленница — не остыну, пока не выберусь отсюда. Выходит, и полноценно отомстить смогу только после того, как окажусь на свободе. А хочется ведь сейчас. Не сходя с этого места. Хочется отомстить так, чтобы от ужаса содрогнулись стены этой избушки без курьих ножек. Ужасно хочется! Но какая уж тут месть, когда я не могу даже выбраться из своей одиночной камеры. Вполне комфортабельной, надо признать. И все же тюрьмы.

Все было в моей темнице, абсолютный комфорт. Единственное, чего не хватало — телефона. Ни стационарного, ни мобильного телефона в тюрьме не было. А в моем случае только он верный путь к спасению. Нет телефона — нет пути. Нет спасения от Дружникова.

Не было здесь и Артёма. Тёмка, милый, где же ты? Сколько можно ждать?!!

Шло время. С каждой уходящей секундой росла моя агрессия. Недовольство Артёмом и раньше давало о себе знать, теперь же оно клубилось и кудрявилось не хуже злобной грозовой тучки. Пока еще маленькой, но многообещающей.

Артёму тоже придется отомстить. Несильно, конечно, но свою порцию моего гнева он получит. Порасторопнее надо быть, когда у тебя невесту похищают! Что ж ты за мужик такой, Тёма? Растяпа ты, а не мужик. Начальству твоему стоило бы задуматься: нужен ли им защитник отечества, неспособный защитить собственную невесту в день свадьбы?

А Лёшку вообще убью, пусть только на порог сунется. Точно убью! Сколько можно держать меня взаперти? Сколько можно голодом морить?! И это в то время как на свадебном столе черствеют разные вкусности.

Есть хотелось невообразимо. С утра в желудке побывала лишь одинокая печенюшка и чашечка кофе. Кофе, скорее, не чашка, а глоток — чтобы не пришлось знакомиться со всеми городскими туалетами. В шикарном платье с волочащимся по полу шлейфом это было бы в некотором роде не совсем удобно. Кроме кофе с печенькой в глотку ничего не влезло, сказалось волнение. А ведь мама настаивала: съешь что-нибудь, день будет долгим. Как чувствовала. Да какой чувствовала, она все знала заранее! Выходит, Лёшка уже давно посвятил ее в свои планы.

Не мать, а изверг. С самого начала все знала, и хоть бы знак подала какой. И бровью не шевельнула! Какая она после этого мать? А еще Тёмычу улыбалась, зятьком называла. Ласково-ласково, приторно-приторно.

Артём, Тёмка, где ты? Ждешь ночи, чтобы напасть на логово врага внезапно, когда никто не даст отпора? Так они ведь именно ночью и будут ждать нападения, глупый! Всё всегда случается ночью, тебе ли не знать, с твоей-то работой? Как ты можешь спокойно выжидать удобного момента, зная, что невеста находится в руках злобного маньяка?!

Лёшка — злобный маньяк? Нелепица какая. Лёшка Дружников? Тот самый Лёшка Дружников, которого я знаю всю жизнь? Какой же он маньяк, да еще и злобный? Он же просто влюбленный дурачок.

Ага, дурачок. Дурачок никогда бы не провернул такую операцию, какую более чем успешно провернул Лёшка. Дурачок никогда не стал бы успешным бизнесменом, под которым полгорода ходит. У которого в подмастерьях куча бритоголовых однояйцовых. В смысле, одноклеточных. Тьфу. Похожих друг на друга как однояйцовые близнецы за счет одинаковой прически и повышенной мордатости, вот. Ну и с умишком не слишком ладящих, коль уж весь толк в мышцы ушел, минуя мозги. Поди знай, на что эти однояйцово-одноклеточные способны.

Сердце застыло от догадки. Они способны на все, эти Лёшкины пособники. Вот как ему удалось из грязи в князи выбиться! Вот как он от домашней сборки компьютеров к бензоколонкам добрался: по трупам соперников.

По трупам. Соперников…

А Артём ему — самый страшный, непобедимый соперник. Как я для бывшей Лёшкиной жены. Потому что я Артёма никогда не разлюблю, пока тот жив. Значит, для Лёшки единственный способ победить врага — сплясать что-нибудь зажигательное на его могиле.

Убили!!! Тёму убили!!!

Тёмочка, милый, родной! Где ты, золотой мой? Где ты, любимый? Ты жив? Или злобный Лёшка… Сволочь!!! Эта сволочь убила тебя?!!

Нет, Лёшка не стал бы пачкать руки. Он с некоторых пор белоручкой заделался. А ведь не так давно голыми руками в навозе ковырялся. Теперь у него для грязных целей подручные имеются. Одна парочка братков меня стерегла, да тетку с халой от моего праведного гнева оберегала, а другая парочка в это время убивала Тёму. Хорошо еще, если сразу и безболезненно, чтобы он даже не понял, что происходит. А может, они мучили его перед смертью, издевались. Наверняка ведь Дружников дал указание, чтобы отомстили за него, прежде чем убить окончательно. Может, и сейчас еще Тёма корчится где-нибудь в сырой яме. Может, живьем закопали, как фашисты партизана.

Тёмочка, миленький! Как тебе помочь? Убить в ответ Лёшку? Без вопросов — это я с превеликим удовольствием, пусть он только сунется. Но поможет ли это тебе спастись? Или воскреснуть.

Держись, Тёмыч, потерпи еще немножко! Я что-нибудь придумаю. В крайнем случае выторгую. Для твоего спасения ничего не жалко. Ты только потерпи, миленький. Продержись еще немножко!

Наверняка Лёшка скоро придет. Или от него придут братки. Не может же он собственную жену голодом заморить. Я-то, конечно, знаю, что никакой он мне не муж. Но Дружников ведь дурак, у него на этот счет собственное мнение имеется. Похитил, и думает, что уже в дамках. Фигушки. Но до поры до времени пусть думает. Так мне легче будет спасти Тёму от неизбежной смерти. Если его еще можно спасти.

Лёшка должен прийти с минуты на минуту. Мне так казалось. Или хотелось. А он все не шел и не шел. Не знаю, сколько прошло времени. С одинаковой вероятностью как два часа, так и минут двадцать — в тюрьме за временем не уследишь, особенно если под рукой нет часов. А их в тюрьме, видимо, не полагается, как и телефонов, так что о времени я могла только догадываться.

А попробуй догадайся, когда есть хочется до смерти, сбежать из-под ареста хочется еще больше, а солнце висит в одной точке, как приклеенное. Причем висит в очень неудачном положении, ровнехонько над скалой. Кажется, сейчас свалится прямо на острие, разобьется вдребезги, на миллиарды крошечных солнц. Но не падает почему-то. Упорно цепляется за небо, не сдавая ни миллиметра позиции. Нипочем ему земное притяжение. Облака вокруг покраснели от натуги, того и гляди лопнут. А солнце чужие трудности не волнуют, висит себе, с места не сдвинется. Вроде за невидимую веревочку держится, аки Коперфильд во время полета над сценой. И так два часа кряду.

Наконец за дверью послышались шаги. Если братки — плохо дело. Им мои претензии до лампочки. Им бы указание шефа выполнить, накормить пленницу, чтоб с голодухи босоножки раньше времени не откинула. А на остальное им чихать.

Как же Тёму спасти? Кидаться на мордатых охранников с голым энтузиазмом наперевес? Им ведь даже в волосы не вцепишься: нету волос, одни пеньки двухмиллиметровые. И ничего более-менее тяжелого под рукой. В моей тюрьме не водятся не только телефоны с часами, но и колюще-режущие предметы. Сплошные плюшевости вокруг: гламурные халатики с вышитыми попугайчиками, пеньюары, свитера из ангоры, подушки-думочки да мишки-зайчики, вроде камеру готовили не для взрослой женщины, а для малолетнего заключенного. Я, может, не такая и взрослая. Но и не ребенок же! Лёшка надеялся, что игрушки мне Тёмыча заменят. Лучше бы они мне секиру какую-нибудь заменили. Ка-ак вжикнула бы — одним ударом головы бы снесла и Лёшке, и подручным его однояйцовым.