В погоне за Солнцем (другой перевод)
Шрифт:
Взгляды Броделя вызвали определенную критику, историки указывали на то, что еще со времен Александра Македонского (356–323) в мореплавании началась новая эра благодаря возведению маяков, а также усовершенствованию такелажа и рулевого колеса, так что капитаны могли плавать по прямой, вместо того чтобы придерживаться берега [587] . Однако независимо от маршрута морское путешествие оставалось малопредсказуемым: запись 1551 года свидетельствовала, что “один корабль, не убирая парусов, дошел до Неаполя из порта Дрепан, на Сицилии, за 37 ч” (расстояние составляет 200 морских миль), автор приписывал такое “скорое движение” силе “неистовых приливов и невероятных ветров [588] ”. Вне этих необычных обстоятельств дорога от Сицилии до Рима (800 морских миль) занимала от двадцати до двадцати семи дней, а за пределами Средиземноморья движение было еще медленнее: например, 2760 миль от Береники (Египет) до индийского полуострова занимали до шести месяцев – гораздо медленнее, чем миля в час [589] . Во время таких путешествий оставалось полагаться только на солнце, и все же географ Ричард Хаклит в 1598 году писал, что “ни в одной профессии во всем содружестве люди не проводили свои дни со столь большим и постоянным риском для жизни… Из такого большого их числа лишь немногие доживали до
587
Классический труд Броделя впервые вышел в 1949 году. В 1955 году коммодор британского Адмиралтейства в предисловии к истории морской навигации нанес бортовой залп по теории Броделя (не упоминая его имени): “На этих страницах вы найдете окончательное опровержение устойчивого мифа о том, что первые моряки плавали, держась ближе к берегу. Такие слова никогда бы не вышли из-под пера настоящего моряка. Нет для корабля ничего более рискованного (и, следовательно, старательно избегаемого) в плохо знакомых водах, чем пробираться вдоль берега. Этот миф строится на том допущении, что у мореплавателей не было ни средств, ни возможностей определить свой курс вне видимости земли. Сейчас понятно, что это допущение беспочвенно. Оно также не учитывает обостренное чувство и бесспорную способность моряка небольшого судна знать, где он находится, с поразительной точностью без всяких инструментов и наблюдений. Факт, что сегодня многие рыбаки, выходящие в открытое море, в какой-то степени владеют этим умением, и вполне вероятно, что в прошлом это было еще более распространено. С уверенностью можно утверждать, что мореплаватели всех времен совершали плавания в открытом море, пользуясь доступными им средствами”. Несмотря на это, великий французский историк не внес изменений в последующие переиздания. Еще одна атака была предпринята в David Hay, Joan Hay, No Star at the Pole: A History of Navigation from the Stone Age to the Twentieth Century – for All Who Enjoy the Sea. London: Charles Knight, 1972): “Я категорически не согласен с той оценкой, которую улавливаю в существующих работах о раннем классическом периоде, будто [моряки тех времен] были по природе “береговыми крысами”; это страшно далеко от действительности, ведь уже на каждой верфи могли строить надежные, не пропускающие воду корабли, а люди научились достаточно чувствовать ветер, солнце и звезды, чтобы опираться на них при прокладке курса и следовании ему. Все склоняется к тому, что они были лучшими, а не худшими моряками, чем мы сегодня”. См. также: E. G. R. Taylor, The Haven-Finding Art. London: Hollis and Carter, 1971. Р. x–xi и Hay, No Star at the Pole. Р. 125.
588
Encyclopedia Britannica, 11th ed.. Р. 284, Navigation.
589
См.: V. Gordon Childe, What Happened in History. Harmondsworth: Penguin, 1946. Р. 246–47.
590
См.: Richard Hakluyt, Epistle Dedicatorie to Charles Howard, second edition of Principal Navigations (1598); См. также: Derek Howse, Greenwich Time and the Discovery of Longitude. London: Oxford University Press, 1980. Р. 12 и Lisa Jardine, Ingenious Pursuits: Building the Scientific Revolution. N. Y.: Random House, 1999. Р. 137–38, 159.
У всех этих инструментов, кроме солнца, был в безопасном плавании и другой союзник – надежные или хотя бы отчасти надежные карты. В той или иной форме они использовались веками, однако первое упоминание о карте на борту корабля относится только к 1270 году. Тогда французский король Людовик IX, причисленный к лику святых, во время крестового похода пытался напрямую добраться с юга Франции до Туниса, но был вынужден искать убежища от шторма в бухте Кальяри на побережье Сардинии. Чтобы уменьшить его опасения, команда показала ему на карте их точное местоположение. По мере того как мир съеживался, а торговля раздувалась, точные копии земной поверхности становились столь же ценными, сколь и редкими, и многие картографы смешивали выдумку, факты и предположения. Со времен Средних веков сохранилось около шести сотен карт, они известны как ойкуменические карты, поскольку стремились показать Ойкумену – весь населенный мир, круглый и с Иерусалимом в центре. Двадцать семь карт Птолемея, созданных для его “Географии” в 150 году н. э., были утрачены, но в XV веке открыты вновь и широко растиражированы. Впрочем, эти карты не учитывали кривизны земной поверхности и, будучи плоскими, регулярно уводили мореплавателей в сторону – эту ошибку не могли восполнить никакие украшения, заполнявшие карты.
Герард де Кремер (1512–1594), при записи во фламандский университет города Левена ставший Герардусом Меркатором Рюпелмунданусом (“купцом из Рюпелмонде”), разрешил проблему переноса сферического мира на плоский лист бумаги: его знаменитая проекция продлевала кривизну меридианов и параллелей на плоские поверхности. До Меркатора были и другие проекции, но его проекция позволяла передавать прямыми линии, пересекающие под определенным углом параллели или меридианы (такие линии называются локсодромами), что упрощало работу с маршрутами. Его карты, как и карты многих его современников, становились секретными, были инструментами имперского влияния: скопировать или отдать их иностранцам считалось тяжким преступлением.
К началу XVII века возрождение науки и развитие печатного дела привели к широкому распространению астрономических карт, глобусов и книг. В 1665 году ученый-иезуит Афанасий Кирхер создал первую карту мира Mundus subterraneus, на которую были нанесены течения, вулканы и долины, – так возникла тематическая картография. Но даже к 1740 году точные координаты были определены менее чем у ста двадцати мест в мире: картографы просто обозначали целые области словами “не изучено” [591] . На одной французской карте 1753 года за пятнадцать лет до плавания Кука на Endeavour береговая линия отмечалась пунктиром и сопровождалась надписью Je suppose [592] .
591
David Grann, The Lost City of Z. N. Y.: Doubleday, 2009. Р. 51. Силу печатного слова можно усмотреть, например, в таком факте: наименование континента Америка (в честь флорентийца Америго Веспуччи, а вовсе не Колумба) произошло от деревянного резного глобуса 1507 года. См. также: Rodney W. Shirley, The Mapping of the World. London: New Holland, 1993. Р. xii.
592
Я предполагаю (фр.).
Отчасти
по этим причинам повсеместно в Западной Европе астрономия воспринималась как вспомогательная дисциплина на службе у навигации, а не как наука, описывающая вселенную. Само слово “навигация”, заимствованное из латинского navis (корабль) и agere (вести), веками означало трудоемкое искусство ведения корабля сквозь морские просторы. Легенда гласит, что английский король Карл II узнал от своей бретонской любовницы, будто французы изобрели метод определения долготы по Луне. Недостоверность сведений не играла роли, астрономия была наукой чрезвычайной важности, и Карл решил инвестировать в астрономические техники, чтобы перехватить морскую инициативу. В 1675 году он основал Королевскую обсерваторию в Гринвиче. Навигация заняла настолько важное место в британском сознании, что поэт-лауреат Джон Драйден мог обозреть ее прогресс начиная с первых шагов (в поэме Annus Mirabilis: The Year of Wonders 1666): Грубее кораблей был опыт их морской,Ни компас, ни меридиан не был им ведом;Плывя вдоль берега, следили за землей,И север освещал лишь свет звезды Полярной.Но ни один из тех, кто море бороздил,Отважного британца славой не затмил:Вне солнечного круга и тел небесных ходаОткрытья им подвластны без всхода и захода.Тем не менее во время Третьей англо-голландской войны (1672–1674) череда неудачных выступлений английского флота объяснялась недостатком астрономических данных, который не позволил морским командирам перемещаться и маневрировать более эффективно [593] . В 1731 году член Королевского общества Джон Хэдли и стекольщик из Филадельфии Томас Годфри независимо друг от друга одновременно изобрели отражающий квадрант (он же октант), у которого сорокапятиградусная дуга делилась на девяносто частей, а ее края соединялись двумя рычагами. В 1757 году Джон Кэмпбелл сделал этот инструмент менее громоздким, увеличив его до 1/6 круга (его назвали секстантом) и повысив его точность добавлением фильтров и небольшого телескопа [594] .
593
См.: David Grann, The Map Thief, The New Yorker, 17 октября, 2005. Р. 68.
594
См.: John Burt, History of the Solar Compass. Detroit: O. S. Gulley’s Presses, 1878.
Уже в разгар XIX века, несмотря на изобилие инструментов, обсерваторий и карт, нередки были ситуации, когда солнце оставалось для моряков единственным проводником. В “Моби Дике”, когда капитан Ахав смотрит сквозь корабельный квадрант и ждет, когда солнце достигнет меридиана, он разражается тирадой в адрес этого приспособления. Его вспышка отражает гнев, смешанный с восхищением, который команда испытывает перед солнцем, их сомнения в полезности науки, их страх перед бесповоротной потерей курса:
Глупая детская игрушка! игрушка, какой развлекаются высокомерные адмиралы, коммодоры и капитаны; мир кичится тобой, твоим хитроумием и могуществом; но что в конечном-то счете умеешь ты делать? Только показывать ту ничтожную, жалкую точку на этой широкой планете, в которой случается быть тебе самой и руке, тебя держащей. И все! и больше ни крупицы. Ты не можешь сказать, где будет завтра в полдень вот эта капля воды или эта песчинка; и ты осмеливаешься в своем бессилии оскорблять солнце! Наука! Будь проклята ты, бессмысленная игрушка [595] .
595
Пер. И. Бернштейн.
Ахав прекрасно понимал, сколь уязвимы эти “игрушки”. Чуть дальше в тексте романа наш одержимый капитан спрашивает у рулевого, куда направляется корабль, и получает в ответ: “На востоко-юго-восток”. “Лжешь!” – кричит Ахав и бьет моряка кулаком, но оба компаса показывают на восток, в то время как судно несомненно идет на запад:
Старый капитан воскликнул с коротким смешком: “Все понятно! Это случалось и прежде. Мистер Старбек, вчерашняя гроза просто перемагнитила наши компасы, вот и все [596] .
596
См.: Harry M. Geduld, ed., The Definitive Time Machine. Bloomington: Indiana University Press, 1987.
Ахав не отступает, он протягивает железный прут своему помощнику, приказав держать его прямо, не касаясь палубы. Затем он намагничивает иглу несколькими точными ударами молота, вынимает две иглы из нактоуза и подвешивает одну из них. Когда игла замирает, капитан указывает на нее и восклицает: “Теперь глядите сами, властен ли Ахав над магнитом! Солнце на востоке, и мой компас клянется мне в этом!”
Лучшие компасы были подвержены сменам настроения, самые современные инструменты ошибались, поэтому наука искала более точные способы измерения. В XVIII веке поиски сосредоточились на максимально точном определении долготы. В то время как определение широты (положение на оси север – юг) было относительно легким делом, долгота (положение на оси восток – запад, наиболее простым образом определяющееся как функция от времени) являла собой по-настоящему серьезный вызов. Обычно точность корабельных часов начала XVII века имела погрешность несколько минут в день, что за долгое время в море могло давать ошибку в мили. В своей книге Longitude (“Долгота”) Дава Собел напоминает, что плохая навигация обходится слишком дорого. Адмирал сэр Клаудсли Шоуэлл, возвращаясь в 1707 году после взятия Гибралтара, потерял четыре корабля на островах Силли (крайняя юго-западная точка Англии), полагая, что он в безопасности огибает берега Бретани примерно в 120 милях к западу. С ним погибло около 1,5 тыс. человек. Шок от этой невероятной катастрофы, произошедшей так близко от дома, побудил Парламент в 1714 году основать специальное Бюро долготы, а также учредить премию в 20 тыс. фунтов за точный метод определения долготы.
Еще в 1610 году Галилео Галилей оптимистично предположил, что в любой точке Земли можно измерить абсолютное время посредством ориентации на луны Юпитера. Он даже придумал специальный шлем с телескопом, который наблюдатель мог надеть, сидя в кресле, закрепленном на подобии карданной подвески, – примерно такое же устройство удерживало в горизонтальном положении корабельный компас. Это оказалось эффективным для землемерных работ на суше, но так и не заработало на море. Около 1710 года йоркширец Джереми Такер ввел в английский язык слово “хронометр”. В “Путешествиях Гулливера”, напечатанных в 1726 году, Гулливер представляет свою жизнь настолько долгой, что он был бы, вероятно, свидетелем многих великих открытий, например непрерывного движения, универсального лекарства и определения долготы. Свифту точное определение долготы, очевидно, казалось столь же невозможным, как и другие перечисленные чудеса.