В погоне за звуком

Услышав, что я написал, Дзеффирелли воскликнул: «Да в этой музыке нет темы!» «Но ты ведь сам об этом просил», – ответил я. «Первая композиция похожа на китайскую!» – не сдавался он.

Построение модальных ладов, характерное для Средневековья, – из пяти, максимум шести тонов, напомнило Дзеффирелли китайскую музыку… Он продолжал сокрушаться, что в моих композициях нет темы, так что я сказал: «Не беспокойся, Франко, я все поправлю».

Мы просидели в студии до глубокой ночи, и я написал сопровождение к монологу Гамлета. Гобоистов тоже пришлось задержать допоздна, пока мы наконец не решили, что можно записываться.

Более того, Дзеффирелли позволял себе настолько некорректные высказывания, что кое-кто из музыкантов едва не набросился на него с кулаками…

Поэтому, когда он пригласил меня работать над фильмом «Воробей», а потом и над следующей картиной, я ответил, что слишком занят.

После второго отказа он мне больше не звонил.

– Когда доверие утрачено, вернуть его очень сложно…

– Фильм вышел очень сильный, но надо сказать, что в американской версии «Гамлета» Дзеффирелли отказался от сопровождения к знаменитому монологу Гамлета «Быть или не быть…».

Пока мы замеряли продолжительность сцены, Мел Гибсон заявил Дзеффирелли что-то типа: «Франко, неужели я так плохо играю, что без музыки никак не обойтись?»

Нечто подобное сказал и Де Ниро на съемках «Однажды в Америке», но Леоне нашел способ его успокоить.

– Сколько раз ты отказывался от работы над фильмами?

– Пятьдесят на пятьдесят.

За пределами кинематографа, за пределами музыки

Наша беседа длилась на протяжении нескольких шахматных партий. Надо ли говорить, что я ни разу не победил? Наконец, мы решили сделать перерыв. Эннио встал, чтобы налить воды, и я тоже решил размять ноги. Я принялся разглядывать его просторный кабинет, и взгляд мой упал на стоящую возле загадочной резной двери крупную статуэтку. Инкрустированная деревянная фигура изображала устрашающего воина. На стене висели несколько рисунков и гобелен. Ближнюю к фортепиано стену украшала картина. Тем временем в кабинет с двумя стаканами воды вернулся Морриконе.

– Эннио, складывается впечатление, что у каждого предмета здесь – своя история…

– Ты совершенно прав, с каждым из них связаны какие-то воспоминаниями. Например, картину, которую ты сейчас разглядываешь, мы купили вместе с Элио Петри, а статуэтку воина вырезал сам Фердинандо Кодоньотто. Она выполнена в его характерном стиле и, признаюсь, всегда напоминала мне тень отца Гамлета. Несмотря на то, что воин вооружен, он представляется мне положительным персонажем.

При первом же знакомстве с Кодоньотто я обратил внимание, что каждую его скульптуру связывают общие элементы, и мне это очень понравилось. А еще меня всегда привлекала скульптура Генри Мура. Знаешь, с годами я осознал, что наибольший интерес у меня вызывают современные произведения, с авторами которых я знаком лично.

– А как ты относишься к живописи?

– Живопись – моя первая любовь, после которой я увлекся и скульптурой.

В начале шестидесятых я жил в Монтеверде в одном палаццо с Евой Фишер и приобрел множество ее картин. У меня их было настолько много, что я жил словно в картинной галерее. Многие из полотен Фишер я подарил потом своим детям.

В то время у меня была возможность наблюдать за творческим развитием многих художников, среди которых Марио Мафаи, Сальваторе Фьюме, Розетта Ачерби, Луиджи Бартолини и Серджо Вакки. Особенно мне нравилась ранняя манера Вакки, но познакомившись с ним, я решил приобрести картину «Женщина и лебедь», которая относится к более позднему периоду его творчества.

Мне сразу же подумалось, что его творческий путь схож с путем композитора, который начинает с диссонансной музыки и под конец сочиняет прекрасную гармоничную мелодию…

– Повлияло ли увлечение живописью на твою музыку?

– Честно говоря, не думаю, что здесь есть прямая связь. Настоящим ценителем картин был Гоффредо Петрасси. Анализируя его искусство, Борис Порена проводит параллели между некоторыми композициями Петрасси, в частности «Восьмым концертом для оркестра», и его любовью к живописи. Но и у меня есть любимые художники. Например, мастерски прописанные глубокие тени на картинах Каналетто часто напоминают мне о творчестве Джорджио де Кирико. Как-то я замер перед полотном Карпаччо, изображавшим распятых христиан. Меня поразила выписанность деталей. Я подумал: чтобы написать такую картину, нужно посвятить ей всю жизнь. Я чувствую, что подобная тщательность и внимание к деталям и нюансам близки и моему собственному творчеству.

Если же говорить о художниках двадцатого века, то, пожалуй, Пикассо – мой самый любимый.

– Я как-то смотрел французский документальный фильм «Таинство Пикассо», где он создает многослойные картины прямо перед камерой: курица становится рыбой, а потом снова преображается… В поисках неуловимого баланса Пикассо шел на любой риск…

– Эта сторона Пикассо всегда меня интересовала: одержимость вечным поиском позволила ему изобрести новую художественную технику – нечто среднее между живописью и фотографией. Пикассо установил в темной комнате фотоаппарат с открытым объективом, запечатлевший его световые рисунки электрической лампочкой.

– Застывшее движение, динамическая неподвижность….

– Эта идея завораживает меня и по сей день.

– Писал ли кто-то из художников твой портрет?

– Таких портретов у меня несколько. Каждый художник видел меня по-своему. Один из портретов подарил мне мусорщик. Как-то утром он просто подошел ко мне и сказал: «Я из городской службы поддержания чистоты. Это вам».

Этот портрет я повесил вместе с остальными, и каждый из них мне по-своему нравится.

– Значит, тебе интересны и любительские картины?

– Да, у меня есть несколько картин кисти моей жены, какое-то время она занималась керамикой. Еще две картины я сохранил потому, что с ними связана замечательная история.

Давным-давно после концерта в Бари я отправился на лекцию в Потенцу. Водитель был весьма любезен, и в целом это была приятная поездка, но в Матере он неожиданно остановил автомобиль и объявил, что хочет познакомить меня с отцом.

– Тебя похитили?

– Вроде того. Он привел меня в гости к своему отцу, а тот подарил эти картины. (Указывает на полотна.) Этот крестьянин в свободное время писал сельские пейзажи. Позже я повесил на стену и музыкальные полотна. Проще говоря, две партитуры. Одна из них моя, а автор другой – Антонио Поче, мой давний ученик из «Консерватории Личинио Рефиче», что во Фрозеноне. В начале девяностых мы вместе с Поче, Макки и Даль’Онгаро работали над композицией «Una via cruces» и из нашей партитуры вышла настоящая музыкальная картина.