В погоне за звуком

Мне казалось, что мелодия должна быть ярко выраженной и в то же время такой, чтобы хор легко мог ее подхватить. Фильм открывался знаменитой картиной Джузеппе Пеллиццы да Вольпедо «Четвертое сословие», которая очень наглядно демонстрирует множество личностей, слившихся в единое целое. Краски в кадре навеяли мне множество и других тем; какие-то я задействовал, какие-то нет.

– Ты был на съемочной площадке?

– На этот раз не был. Мало того, замечу, что на работу над фильмом у Бертолуччи ушло почти два года, но когда он явился ко мне, фильм был уже готов, и у меня оставалось всего два месяца. А для подобного объема это ничто.

– Что ты думаешь о самом фильме?

– Я думаю, это одна из лучших картин Бернардо, произведение, которое, несмотря на то, что построено исключительно на итальянском материале, смогло преодолеть границы Италии и завоевать мировое признание.

Разумеется, когда фильм выходит на такую большую аудиторию, его и хвалят и критикуют, однозначного мнения нет, и все же в то время у меня осталось впечатление, что некоторые люди неправильно его поняли.

– Что ты имеешь в виду?

– Мнение критики сразу же раскололось, поскольку в фильме присутствовала политическая тематика. Мне же всегда было ясно, что речь скорее о реалистической сказке, чем о фильме с налетом критики истории.

Во время одной из пресс-конференций я даже дошел до того, что яростно схватился с журналистом, утверждавшим, что «Двадцатый век» представляет однобокое и отстраненное видение истории, поскольку простой народ изображен героем, а фашисты – безжалостными убийцами. Споря с ним, я осознал, что, наверное, мне стоит чаще исполнять тему из этого фильма на концертах, до этого я обычно не включал ее в программу…

– Я думал на тему того, насколько важны для тебя отношения со слушателем, ведь ты дирижируешь целым оркестром перед тысячами слушателей, и так каждый раз. Должно быть это непросто, ведь большую часть жизни ты провел в одиночестве, работая в кабинете. Эннио, что тебя так привлекает в дирижировании?

– Целый ряд вещей. Во-первых, как тебе известно, музыка пишется на бумаге и на бумаге остается, и пока она в этом состоянии, она молчит. Ей необходимы исполнители, инструменты, публика – это запускает целый процесс. Например, для живописи ничего такого не требуется: написал картину и показал публике. То же касается и скульптуры, и других изящных искусств. А в музыке дирижер является связующей фигурой ритуала, повторяющегося из раза в раз сотни лет: через инструмент и исполнителя происходит чудо: из значков на бумаге ноты превращаются в звуки.

Я хорошо знаю этот процесс, поскольку я годами взращивал его в своем кабинете, но когда после 2001 года я стал сам дирижировать и регулярно ездить с концертами по миру, я понял, сколь много дает прямой контакт со слушателями. На моих концертах залы всегда переполнены, и чувствовать, что слушателю нравится ощущать контроль над процессом – от всего этого мне просто хорошо.

Профессия композитора подразумевает долгие периоды одиночества, оно необходимо ежедневно. Но дирижируя собственную музыку, я могу сам стать частью процесса трансформации моих идей в музыкальное полотно. Бывают места, которые получилось лучше других, и когда я слышу их в исполнении оркестра, подчиняющегося моим движениям, я испытываю глубочайшее удовлетворение и понимаю, что мои старания окупились.

В последнее время, особенно после операции на грыже, которую я перенес в 2014 году, друзья все чаще спрашивают меня: «Эннио, как тебе удается столько путешествовать в таком возрасте, это так выматывает». А я отвечаю, что мне нравится чувствовать публику рядом. Это придает сил.

– После операции ты был вынужден взять длинную паузу.

– Впервые в жизни я почувствовал себя заложником своего тела, уж слишком долго я находился в кровати. Учитывая мой возраст, процесс выздоровления был долог, но пошел на пользу, потому что я-то привык быть постоянно в движении. Потом у меня возникали еще кое-какие проблемы со здоровьем, но я стараюсь вовремя с ними бороться и продолжаю дирижировать как в студии, так и на концертах в разных странах. В конце концов, старение – естественное явление жизни, но тем не менее нужно постоянно заставлять тело работать, иначе он откажет раньше времени.

– А ты как-то готовишься к концерту, тренируешься?

– Перед концертом и перед некоторыми важными записями я немного репетирую в своем кабинете. Я читаю партитуры в нужном порядке и дирижирую в полной тишине, повторяя нужные жесты, пробегаю трудные места и при этом всегда стараюсь быть как можно выразительнее. Мне нужно экономить энергию, верно распределять ее, реагировать на знаки, которые подает тело. Чем я старше, тем сложнее становится дирижировать.

– Кто твои любимые дирижеры?

– Из современных дирижеров мне нравятся Паппато, Мути и Гатти.

– Ты когда-нибудь дирижировал чужую музыку?

– Мне приходилось дирижировать музыку сына, Андреа, а еще в особых случаях (если в зале присутствовал президент) гимн Италии.

– А правда, что ты предлагал написать новый итальянский гимн?

– Вообще-то нет, но Бернардо Бертолуччи не раз говорил, что среди моих произведений есть несколько, которые бы подошли на эту роль.

Однажды я написал новую версию нашего гимна для одного сериала. Но когда я предложил исполнить его в Квиринале, мне отказали. А жаль, потому что в такой аранжировке, как мне кажется, итальянский гимн еще больше отражает нашу историю, в которой было немало сложностей и страданий. Именно эти чувства я и услышал в гимне во время его исполнения в версии Клаудио Аббадо несколько лет назад. Обычно наш гимн принято играть быстро, словно праздничный и веселый марш, он же дирижировал медленно, и это возымело неожиданный драматический эффект.

– А кроме этого, ты помнишь еще какие-то примеры, когда дирижер произвел на тебя особое впечатление?

– Помню «Симфонию псалмов» Стравинского в церкви Святой Цецилии, когда дирижировал Серджу Челибидаке, это было незабываемо. Это огромное произведение, которое я знаю очень хорошо, но в тот раз Челибидаке постепенно замедлял и замедлял темп. Я было подумал, что он совсем с ума сошел, это замедление тянулось бесконечно, зато потом я смог оценить то место, где диатоника переходит в хроматизм. Я был поражен силой этого дирижера и тем, как он держал под контролем оркестр в таком медленном темпе. Выдержать такое замедление очень тяжело.

Например, в некоторых произведениях мне не удается долго выдерживать темп адажио, я чувствую, что нужно замедлиться, но не выходит. Я не осмеливаюсь, боюсь разрушить магию момента, но есть другие дирижеры – которые работают только дирижерами, не совмещая профессии – которым это удается.

Мне кажется, что быстрые произведения дирижировать проще. Например, Тосканини всегда работал очень быстро, аллегро, и это было здорово. Я ясно помню тот день, когда видел Стравинского, дирижировавшего в Риме на репетиции, – это был один из его последних концертов в Италии. Я тогда еще был студентом. Когда я узнал, что Стравинский будет в Риме, я спрятался за дверью и наблюдал за ним всю репетицию. Когда я об этом вспоминаю, у меня до сих пор мурашки по коже…