В поисках апполона.
Шрифт:
Ни в одном другом месте я не чувствовал себя более «дома», чем в Бутане…»
Удивительное откровение, по-моему. А чувство, о котором здесь говорится, в той или иной мере знакомо, пожалуй, каждому путешественнику. Миклухо-Маклай сумел почувствовать себя «дома» даже среди папуасов Новой Гвинеи!
И тут на память мне опять приходят слова мудрецов Индии, страны, которая, кстати, всегда была дружественна России:
«Никто не может быть отделен от человечества ни в чем: ни в дурном, ни в хорошем. В каждом из нас воплощено все человечество. Это не риторический оборот, не художественный образ, а реальная действительность.
Все низменное и дурное, вызывающее у тебя естественное чувство отталкивания, протест, брезгливость, живет и в
Ночь была очень холодной. Много раз я просыпался от холода в теплом спальном мешке, застегнутом доверху на все пуговицы, напялил на себя все, что было из одежды, даже укутал голову полотенцем. То же сделал и Жора, мучившийся на раскладушке рядом. И все равно мы просыпались, кашляли и шмыгали носами всю ночь.
Мужественный начальник встал в утренних сумерках: они с Тахиром собрались за птицами для музея и отправились в сторону, противоположную заповеднику. Я встал, позавтракал вместе со всеми, потому что все равно объекты моей «охоты» спят по утрам. В лагере ночью все намерзлись и теперь по очереди мазались бальзамом «Золотая звезда» и закапывали глазолин. Вот так Средняя Азия!
А в 9 утра в долине, в этой нашей «чертовой сковородке», была уже ощутимая жара.
— Ну кто со мной на перевал? — спросил я еще раз, хотя знал уже, что никто со мной не пойдет. И радовался этому.
Медленно и спокойно поднимался я по тропинке к кишлаку Ташкурган. Впереди целый день, я обещал быть в лагере в 7 часов вечера.
Тихо и пустынно было в заброшенном кишлаке. Косые лучи утреннего солнца делал и особенно живописными развалины, поросшие травами и кустарником. Щебетали птицы. Проснулись и уже летали бабочки, на ярко-голубых звездах цикория завтракали красные с черными точками жуки-нарывники. Со слов Салима Содыковича я знал, что не все триста с лишним семей согласились переезжать — двенадцать семей осталось. Они жили здесь, но пока никого не было видно.
Долго задерживаться в кишлаке я не стал — дорога предстоит длинная. Миновал контору, где тоже никого не было, и стал потихоньку подниматься в гору.
Почти сразу за кишлаком, на южном склоне, встретилось довольно много золотых сатиров. Обширный пустырь, поросший зизифорой и скабиозой, обильно цветущие растения, сиреневые цветочки которых делали сиреневым и весь пустырь — Сиреневая поляна. На которой во множестве летают золотые сатиры.
Да, вот и еще одна модель микрозаповедника. И даже две. Сиреневая поляна и рядом заброшенный кишлак Ташкурган. Какой прекрасный это был бы музей под открытым небом, если приостановить разрушение строений, отреставрировать мечети, в одном из домиков расположить предметы быта здешних жителей, поведать об истории кишлака Ташкурган!
Кое-что я уже знал о нем. Когда-то по этим местам проходил знаменитый «шелковый путь» — путь купцов и торговцев шелком, коврами, всевозможными экзотическими изделиями и пряностями с Востока. Караваны двигались с юга на север и с севера на юг, здесь была остановка, отдых, потому и вырос кишлак Ташкурган. Редки селения, которые удостоились чести иметь хотя бы одну мечеть, а здесь целых две. Сделать бы Ташкурган неотъемлемой частью заповедника Кызылсуйский — цены не было бы такому экзотическому музею!
А Сиреневая поляна? Это же прямо таки сказочная фантазия, если путешествуешь по ней вот так, с фотоаппаратом, осторожно подкрадываясь к бабочкам, наблюдая за ними, фотографируя и не принося вреда…
Вот медленно и осторожно приближаешь объектив к чутко вздрагивающей бабочке, торопящейся обследовать тонким изогнутым хоботком каждый крошечный сиреневый цветочек — этакую миниатюрную вазочку, на дне которой приготовлена сладкая и ароматная капля нектара. Если приближаешься плавно и медленно, бабочка вроде бы и не обращает на тебя внимания. Она слишком
занята своим делом: быстро передвигается от цветка к цветку — мизерные капельки нектара мгновенно всасываются в тончайшую трубочку хоботка (а он действует в сущности точно так же, как и тонкая стеклянная трубочка, при помощи которой медицинская сестра берет из вашего проколотого пальца кровь на анализ, точно так же действует и хоботок комара). Но вот крылатое создание быстро перепробовало все цветы и вспархивает как раз в тот момент, когда изображение в видоискателе стало резким, и я не успел… И вновь ищешь ее глазами и осторожно подкрадываешься, затаивая дыхание, и теперь стараешься делать все чуть быстрее, не нарушая, однако, плавности. И какое же удовольствие испытываешь, если в нужный момент успеваешь нажать на спуск затвора! Есть! Поймана красавица! Поймал твой след, твой облик, а сама ты можешь летать, как ни в чем не бывало, — продолжай свой короткий жизненный путь…Дорога поднималась все дальше и наконец обогнула гору. Широкая панорама распахнулась передо мной. Виден стал далекий соседний кишлак — позже я узнал, что он называется Варе и что означает это якобы «воры», потому что в старые времена там укрывались разбойники, нападавшие на караваны, идущие по «шелковому пути»… Кызылсу извивалась теперь далеко внизу серебристой тесьмой в еще не рассеявшейся утренней дымке.
Склон изобиловал родниками, и растительность стала гораздо богаче. Арча и горный клен, барбарис, миндаль, жимолость, шиповник… Но особенно разнообразны заросли трав. Пиретрум, зизифора, воловик, синяк, оносма, горчак, скабиоза, тысячелистник белый и желтый, астрагалы, кузиния, коровяк, цикорий, ирисы, мальва алтея, люцерна… Глаза разбегались! И наконец, донник, милый русскому сердцу донник, весь усыпанный мельчайшими желтыми цветочками, высокий и ароматный. Аромат российских полей и лугов, аромат Родины!
Я прилег в траву и смотрел на удивительное это растение — донник и, как не раз бывало уже, думал о таинственном понятии, столь дорогом каждому человеку. Даже здесь, в краю, куда так стремился, среди экзотики, в ожидании и непонятно чем питающейся уверенности, что Аполлона здесь обязательно встречу, я испытал мучительный и прекрасный приступ ностальгии. Родина, Средняя Россия… И пасмурно там часто бывает, и нет такого растительного богатства, как здесь, и Аполлонов уже не осталось, а вот… Словно негромкая и медленная мелодия звучала, напоминающая что-то очень знакомое и родное, и вспоминались близкие, милые сердцу люди и что-то вечно неразрешимое, и вечная какая-то боль и тоска, а все же…
Но и другие растения были, конечно, прекрасны. Например, воловик — я не знаю, почему он так называется, но цветы его, синие звезды, такие бирюзово-синие, из пяти округлых лепестков с белой пушистой «подушечкой» в середине, что просто диву даешься: откуда берется этот яркий синий цвет? А коровяк — с мягкими мохнатыми листьями, похожими на коровьи уши, за что он и получил такое название, и с высоченными, полутора-двухметровыми соцветиями, состоящими из крупных зеленовато-желтых и тоже словно бы светящихся на солнце цветков? Или кузиния — близкая родственница нашего чертополоха, похожая на него, только более тщательно и изящно «сделанная»: каждый цветок — воплощение совершенства, с нежно-розовыми, остроконечными, многочисленными лепестками, аккуратно и строго расходящимися в стороны, словно лучи. Да, чего тут только не было!
Бабочек тоже было много, но все довольно обычные — меланаргии, сатиры, шашечницы, перламутровки, белянки. Хотя могут ли быть обычными бабочки? Что часто встречается, то и становится обычным, но будь редкой капустница, она была бы такой же необычной, как и Аполлон.
Иногда пролетала крупнейшая из перламутровок — пандора, которую раньше называли «царский плащ» то ли за верхнюю окраску крыльев, напоминающую леопардовую шкуру, то ли за испод: зеленый с серебряными разводами на задних и розовый с черными пятнами на передних крыльях. Встречались и наши родные крапивницы…