В поисках утраченных предков (сборник)

Возле крутых ступеней пещерного гардероба она оглянулась, словно знала, что я смотрю ей вслед, и взмахнула рукой.

С ума сойти! Теперь я еще и польский шляхтич! Причем в латах. Никогда не носил на себе железа, даже каски. Пилотку подводника — бывало.

Шляхтич в латах меня, надо сказать, заинтересовал.

Это тепло.

Литва, Польша, Белоруссия — извечно сообщающиеся сосуды. И нынешняя маленькая Литва на берегу Балтийского моря — это не та просторная Литва, которая называлась Великим княжеством Литовским, Русским и Жмойтским. И государственным языком в этой державе считался русский — именно на нем в XVI веке был написан «Литовский статут».

Что за портрет? Природа не повторяется, но очень похожие люди встречаются. Какой-нибудь устойчивый генотип?

Я вернулся в читальный зал.

Выслушав мои сетования, что вместо революционного огорода меня занесло в дворянский, Серафима Игоревна махнула рукой и выписала мне пропуск в каталог Архива. Как я понял, в каталог направляли неохотно: возможно, чтобы не приучать посетителей Архива снимать пенки. Вот ты сначала просмотри сотню-другую дел, поищи своих предков, как хлеба ищут, а если не найдешь, мы заглянем в компьютер и скажем, на какой полочке они у нас лежат!

Пройдя мимо угла Сенатской площади, где в гранитном цоколе разместился вечно пустующий бар «Трибунал» с картонным манекеном официанта-зазывалы, я ступил на каретный пандус, плавно взбегающий к дубовым дверям Сената, и Медный всадник с Исаакием расплылись в глазах от резкого ветра.

Покалякав в прохладном фойе с гардеробщицей, я осмотрел белые израцовые печи, которые раньше беспрерывно топились истопниками, представил важных швейцаров, бобровые воротники шинелей, поднялся, как когда-то бедняга Каренин, по широкой лестнице на второй этаж, прошел мимо каталожных утесов из красного дерева, вошел в огромный зал с разбежавшимися по стенам высокими шкафами и, разыскав между тумб и стеллажей нужного мне господина, сообщил о цели своего визита.

Его звали Владимир Вячеславович. Он был в очках, домашних тапочках, рубашке в мелкую клеточку, и я понял, что мы с ним подружимся. Бормоча: «Бузни, Бузни… Сейчас посмотрим…», он отправился к компьютеру. Я остался сидеть возле его стола рядом с высочайшими окнами, за которыми виднелся Медный всадник, похожий сверху на театральную декорацию.

Вернулся он скоро и положил на стол листок с компьютерной распечаткой.

— Есть несколько послужных списков различных Бузни, есть письма Веры и Нины Бузни из фонда сенатора Богдановича, есть дела по имениям Бузни…

— Это не то. — Я стал рассказывать семейную легенду про дедушку-марксиста, в студенческие годы чуть не угодившего на каторгу…

— Так бы сразу и сказали, что привлекался… Сейчас посмотрим по фондам МВД. — Володя скинул тапочки и взлетел на приступочку книжного комода, на котором стояли застекленные книжные полки. Открыл створку — мне показалось, по всем законам физики он должен загреметь вместе со шкафом — и вытянул пыльную папку с делом. — Вот оно. По Саратовской судебной палате…

Он спустился и быстрыми пальцами вытащил нужную бумагу:

— Бузни Александр Николаевич… Ваш?

— Не знаю. Наверное, мой.

Он дал мне переписать название дела: «Наряд сведений о привлечении к ответственности за революционную деятельность отдельных лиц по Саратовской судебной палате…».

— А за что он привлекался?

— Здесь не написано. Закажите дело в читальном зале и посмотрите, — слегка грассируя, ответил Владимир Вячеславович; мне показалось, кроме нас в этом огромном зале никого не было. Он рассовал все на свои места и притворил стеклянную дверцу стенного шкафа.

Я подарил ему свою книгу, вложив в нее визитную карточку.

— Это тоже забирайте, — он протянул мне распечатку с названиями дел о Бузни-дворянах. — А ваша фамилия Каралис? — он глянул на обложку книги.

— Может, тоже посмотрите? — робко спросил я. — Знаю, что дедушка Павел Константинович жил в 1917 году на Невском проспекте в доме семьдесят девять. Но род деятельности не установлен… Может, что-нибудь найдется?

Владимир Вячеславович скрылся за архивными тумбами, и я услышал, как поскрипывают, выдвигаясь ящики. Сейчас мне вытащат дело о дуэли благородного предка или сообщение тайного агента о неблагожелательных высказываниях кого-нибудь из Каралисов в адрес Государя Императора во время партии бриджа в Английском клубе. И я начну со страшной силой раскапывать родовые корни…

— Есть! Правда, немного другой — Каралюс Фома Осипович, 1917 год. Дело по обвинению в шпионаже. Ваш?

— Не знаю…

— В принципе латинское «u» могли читать как наше «и». И тогда фамилии идентичны, — предположил из-за тумб Владимир Вячеславович. — Хотите?

— Давайте.

И я поплелся в читальный зал — заказывать дела с грехами: деда Бузни и выскочившего, как черт из табакерки, неведомого Фомы Осиповича, привлеченного в 1917 году по подозрению в шпионаже. Если Ленин, Троцкий, Каменев и Зиновьев, как недавно выяснилось, были шпионы немецкого генерального штаба, то почему бы Фома Осипович, почти однофамилец, не мог оказаться их подручным? Н-да…

Дела обещали подготовить завтра после двенадцати.

Я вернулся на свой Васильевский остров через мост Лейтенанта Шмидта, над Невой тек холодный стеклянный ветер, и зашел в Андреевский собор — был день рождения матери.

Да, начиная архивные розыски, надо быть готовым и к неблаговидным находкам.

Старший брат Юрий был отличником пограничной службы, служил на заставе имени Карацюпы, переловил, по его рассказам, десятка два разных шпионов, включая кабанов с радиопередатчиком под брюхом, а тут из мути семнадцатого года выползает Фома Осипович Каралю(и)с, подозреваемый в шпионаже против России! Этого мне только не хватало! С другой стороны, всегда можно вспомнить изречение товарища Сталина, доведенное до сведения общественности в 1939-м, если не ошибаюсь, году: «Сын за отца не отвечает!», и послать всех подальше.

Но потомком шпиона все равно быть не хотелось.

Спал я в кабинете, и спал плохо. Жене я ничего не сказал про находки, чтобы не дергать ее своими постоянно меняющимися национальностями и социальным происхождением: то справедливый древний грек, то не грек, то литовский князь, то внук молдавского крестьянина-революционера, то осколок большого дворянского клана, то потомок шпиона — с ума может сойти бедная женщина, выходившая замуж за старшего научного сотрудника с крепким пятым пунктом.

Под утро я обнаружил, что ко мне на диван забралась немецкая овчарка Юджи, и, выставив соломенно-желтое брюхо, бесстыже дрыхнет рядом со мной на спине. «Это что такое! — приподнялся я на подушке. — Так ты несешь караульную службу? Где твое место по штатному расписанию? У маминых дверей!» — «Хозяин, все под контролем! — меланхолично приоткрыв глаза, стелепатировала псина. — У нас муха без разрешения не пролетит, ты же знаешь!» — Она слезла с дивана и стала громко зевать и потягиваться. Заслышав нашу возню, в кабинет заглянула дымчатая Дашка, и Юджи, для порядка придавив ее лапой, дала ей слегка пошипеть и отпустила.