В поисках утраченных предков (сборник)

Я достал лупу и принялся разглядывать на присланном фрагменте топографической карты излучину Днестра, на берегу которого виднелись прямоугольники деревень, которыми владели материнские предки. Карта была подробная, и в деревнях светились прожилки улиц, идущие вдоль речного берега. На противоположной стороне Днестра — Украина.

Снял с полки обтрепанный географический атлас, нашел Молдавскую ССР. Вот она — излучина Днестра возле города Сороки. Представил: блестит голубым река, зеленеет сочной травой пойма. Так всё потом и оказалось.

18. Здравствуйте, прадедушка!

«Время проходит!» — привыкли вы говорить по неверному пониманию. Время стоит — проходите вы.

Талмуд

Я устанавливаю ночные дозоры на перекрестках прошлого. Сны теперь мне снятся непростые.

Однажды Людмила, которую я вновь повстречал в архиве, спросила:

— А вы за предков молитесь?

Я пробормотал, что в принципе, когда бываю в церкви, подаю панихидные записочки за ушедших родителей и братьев, ставлю свечи Спасителю.

— Обязательно молитесь два раза в день! — строго посмотрела на меня Людмила. — Утром и вечером. Можно дома, но лучше в церкви. Об упокоении душ рабов Божьих — и далее по списку. Ведь кроме нас этого никто не сделает.

— Хорошо, — кивнул я. — А помните, вы про польский портрет говорили?

— Потом как-нибудь покажу, — она махнула рукой и торопливо зашагала к своей полке с делами.

Портрет отодвинулся на будущее. Я стал молиться…

Румянцев шлет и шлет мне вощеные конверты с делами моих предков. Вот они судятся с соседями, вот делят после смерти отцов земли и имущество, вот дарят монастырю пятнадцать крепостных крестьян, а через несколько лет по решению Молдавского дивана «цыган вместе со всем приплодом» предписано отдать детям умершей первой жены, поскольку цыгане — часть ее приданого; и цыгане изымаются у монастыря и отдаются по назначению, но монастырю Святого Гроба Господнего в селе Флорешты в качестве компенсации отрезается часть боярской земли, примыкающей к монастырским угодьям…

Материнская ветвь древа упирается в конец XVI века, доходит до великого логофета Петрашки, насчитывает одиннадцать колен — мог ли я мечтать об этом, начиная ретроразведку! Такую длинную цепочку подарил мне тамбовский дед-химик Бузни, чьи родовые дворянские документы много лет хранились — если по прямой — в километре от моего дома. Эх, кабы иметь специальное устройство, которое помогает искать по принципу «холодно-горячо». Назвал объект поиска — и пошел, допустим, по Невскому проспекту…

Семьдесят персонажей возникло из прошлого — часть из них томится в безвестности, я не знаю, куда их отнести. «Подождите, найдем вам место, — я записываю материнских предков в камеры-квадратики. — Найдем и ваших родителей, и детей. Посидите пока здесь…».

Компьютер начинает трещать по швам, я запутываюсь в нем и подумываю об элементарной картотеке, наподобие каталожного ящика. «Монолакий, — бормочу я, не зная, куда приспособить обнаруженную персону. — А теперь он, видите ли, Эммануил. Или вот Костакий, он же Константин. Меняют имена, как какие-нибудь рецидивисты. А судейские работники Бессарабской губернии, между прочим!»

— Дядя Дима, Эммануил — это вообще еврейское имя, — просвещает меня племянник Димка, которому почему-то кажется, что в нем есть доля еврейской крови: уж больно он сообразительный, предприимчивый, ездит на «мерседесе», и завод его процветает.

— Ну и что? Молдаване же православные…

— Могли быть и выкресты, Ленин вот, например, из выкрестов по материнской линии.

— Балда! Евреи потомственными дворянами не бывали. У них свой ранжир — кто от какого колена произошел: Левиты там разные…

— А может, по линии Каралис? — не унимается племянник. — Вот вы говорили, бабушка по отцу была Высоцкая. Это вообще-то польско-еврейская фамилия…

— Если ты очень хочешь, я подыщу тебе письмецо, из которого следует, что ты — подкидыш, ведущий родословную от царя Соломона. А пока не сбивай меня с толку. Бабушка Ольга Николаевна крестила детей в православной церкви! И про нее саму в церковных документах сказано: православная!

— Тоже могла быть из семьи выкрестов, — уже менее напористо рассуждает племяш. — Некоторые евреи специально принимали христианство, чтобы их не притесняли — детей в университеты устроить, поселиться в больших городах за чертой оседлости…

— А в советском свидетельстве о смерти моей бабушки записано «русская»! Ладно, я тебя понял — если по нашей линии не найдем, то разыщем евреев по линии твоего отца Скворцова. Вполне может быть, что он Скворцович. Подозрительно умный у тебя батя.

— Не, дядя Дима, вы напрасно смеетесь, — стоит на своем племянник, — доля еврейской крови никому не помешает…

— Подыщем! И ты будешь обрусевший еврей!

— Обрусевших евреев не бывает, — со знанием дела произносит племянник. — Этот библейский народ почти не ассимилируется… — Он начинает рассказывать, что читал и где что вычитал.

Странное дело: племянник, наверное, уже миллионер, а читает исторические книги, в древнекитайскую философию окунается, даже в театр ходил, если не врет. И принципиально к компьютеру не прикасается, не хочет и знать, как он включается. Вообще за последние десять лет прямо на глазах поумнел. До этого все только хихикал да умничать пытался и вдруг — поумнел. Н-да… С чего бы это?

— А вот тетя Вера рассказывала, что вашего с ней отца в семействе Бузни принимали за еврея, — не унимается Димка, — и противились браку бабушки с ним.

— Знакомая песня. Я тебе лучше расскажу другое — как его, подростка, с криком «Убью жиденка!» загнал в Тамбове на колокольню пьяный казак с шашкой наголо. И прежде чем рубануть сплеча, потребовал спустить штаны, желая, наверное, убедиться, что перед ним еврейский юноша. Отец выполнил просьбу, и казак вытаращил глаза: «Тьфу, дурак! Что ж ты бежал, если не обрезанный?» Действительно, чего бежать, когда на тебя прет восемьдесят кэгэ пьяного мяса с шашкой наголо!

— Этого рассказа я не слышал, — усмехается племянник, которого я целую зиму таскал в детский садик на Старо-Невском.

Зима была холодная, племянник тяжелый, и я часто опаздывал к первому уроку…

— Поживем — увидим, — обещаю я. — Может, и еврейская кровь всплывет, может, еще какая. Всё что будет — наше.

На этом мы и заканчиваем разговор. А я сижу за столом, смотрю на разложенные бумаги, и мои мысли, как рыбки в аквариуме, двигаются в разных направлениях.

…Что определяет национальность — язык или кровь? И зачем Господь Бог придумал национальности? Не могу знать! — как отвечали в царской армии. Но догадываюсь, что притеснять любую из них — все равно, что пытаться притеснять Господа Бога, разделившего по своему усмотрению народы. Господь их создал, а ты с Ним нагло пытаешься бороться: нет, мне не нравится то, что Ты создал! Я буду воротить нос от Твоих созданий и попытаюсь вытоптать отдельные Твои цветочки, которые мне особенно досаждают своим цветом, запахом и формой лепестков.

Надо ли говорить, чем такая борьба может кончиться? Уж если бороться с властью, все равно, что писать на высоковольтные провода — неудобно и результат предсказуем, то что говорить о борьбе маленького цветочка с Садовником…

Или взять другой аспект такого бунтарства: борешься, например, как последний ишак всю сознательную жизнь, допустим, с евреями или цыганами — ну не нравятся они тебе: и носы не курносые, а с горбинкой, и глаза не того цвета, и шибко быстро соображают, что им на пользу, а что нет. Ругаешь на каждом углу, чтобы все знали, что это за вредный народец, треплешь себе и им нервы, замышляешь по ночам, как бы укоротить врагов, чем бы досадить им побольнее, и двадцать лет борешься, и тридцать, и пятьдесят, а к концу жизни вдруг обнаруживаешь, что твой прадед по материнской линии был вовсе не поляком, а польским евреем по фамилии Коцубинский, а бабушка отца была выкуплена из цыганского табора за большие деньги купцом Ножиковым, чью фамилию носишь и ты, и твои внуки.