В поисках Великого хана

Сменившись, Фернандо подождал, как делал это не раз, пока его товарищ по вахте не удалился в свое помещение на носу корабля; притаившись близ кормовой башни, он кончил тем, что проскользнул в ту рубку-коридорчик, который вел в каюту дона Кристобаля.

Паж адмирала проводил в этом коридорчике каждую ночь; он спал на брошенном на пол тюфяке. Фернандо должен был во что бы то ни стало повидать девушку перед тем, как отправиться к себе в кубрик, расположенный прямо под палубой и пропахший насквозь смолой и смрадными запахами, исходящими от людей. Умиротворенная красота этой ночи и тихая, неторопливо журчащая музыка невидимой во тьме арфы пробудили в нем неодолимую жажду побывать у Лусеро. Повидать ее, почувствовать в своих объятиях ее тело, запечатлеть на ее губах один-единственный поцелуй и тотчас же скрыться! Кто же может застигнуть их в такой час?

Он осторожно пробирался по коридорчику, прислушиваясь к дыханию мнимого адмиральского пажа, совсем как в ту ночь, когда он нашел Лусеро холодной, такой холодной, словно она умирала, – до того измучила ее морская болезнь. На этот раз он задрожал, ощутив под руками тепло ее плеч и шеи. Он заглушил своими пылкими поцелуями восклицание, которое чуть было не вырвалось у девушки, когда он так внезапно ее разбудил.

– Это я, Лусеро! Не кричи! Слышишь, это я! – торопливо прошептал он ей на ухо и снова принялся ее целовать.

Они пробыли вместе довольно долгое время; Лусеро, успокоившись, целовала Фернандо – ведь это был единственный способ заставить его уйти как можно скорее: их могли обнаружить.

В соседней каюте находились королевский контролер и королевский нотариус. Сеньор Перо Гутьеррес, друг адмирала, занимал отдельную каюту поменьше.

Под предлогом, что так скорее можно явиться на зов адмирала, Лусеро спала одетой, в штанах и жилете, сбрасывая с себя лишь куртку, башмаки и берет.

– Еще раз, и я ухожу, – шептал у ее уха Фернандо. Но последний поцелуй никак, однако, не приходил, потому что каждый поцелуй влек за собой бесчисленные повторения.

Вдруг в тот уголок, где притаились влюбленные, проскользнул синеватый свет ночи; причиной этого было кратковременное отклонение корабля с курса, которым он до того следовал, что было вызвано, в свою очередь, равномерным покачиванием парусов из стороны в сторону. Двое молодых людей, с виду одного и того же пола, продолжали осыпать друг друга пылкими ласками и при этом рассеянном освещении, источниками которого были фосфоресценция океана и мерцание звезд.

Внезапно юноша-андухарец почувствовал, как ему в волосы вцепилась чья-то безжалостная рука, принудившая его подняться на ноги. И тотчас та же рука принялась отвешивать ему пощечины, а другая – осыпать ударами, глухо отзывавшимися в его груди.

Фернандо поднял глаза: перед ним стоял Перо Гутьеррес, но не в парадном платье, в котором он обычно показывался на людях, а в нижнем белье, как это естественно для человека, всего за несколько минут перед тем отдыхавшего на своей койке и проснувшегося от непривычного шума.

Избивая юношу, бывший королевский буфетчик угрожал сообщить альгвасилу флота, идальго Аране или даже самому адмиралу о гнусности, которую ему довелось видеть. Но обо всем этом он – странное дело! – говорил совсем тихо, как если бы не хотел, чтобы и другие знали о сделанном им открытии. Закончив расправу, он вышвырнул Фернандо из рубки, так что тот скатился по лестнице, которая вела из кормовой башни, и растянулся ничком на настиле палубы.

Это нападение было столь внезапным и столь стремительным, что едва юноша немного оправился и собрался защищаться, как оказался лежащим на животе в центральной части флагманского корабля.

Он поднялся на ноги и замер, поглощенный мыслями о случившемся. Отомстить этому ненавистному человеку! И Фернандо инстинктивно протянул руку к правой стороне своего пояса, но там были только пучки расплетенного каната – их корабельным слугам полагалось постоянно иметь при себе, чтобы в случае надобности снабжать матросов. У всех «носовых» были ножи; их не было только у слуг, обязанных поддерживать на корабле чистоту.

И Фернандо устремился к тому крытому месту на палубе, где хранились различные железные орудия и инструменты большого размера: ковши для подачи горячей смолы конопатчику, занятому приведением в порядок корпуса корабля, и остроги разных видов, употребляемые для рыбной ловли. Схватив один из этих трезубцев, он бросился к кормовой башне, но не успел пробежать и нескольких шагов, как на его плечо легла чья-то рука, не грубая и не властная, а ласковая и дружеская.

То был ирландец, который все еще держал в другой руке свою арфу.

Он ласково посмотрел на Фернандо, глаза у него были светло-карие, со множеством черных точек. И он заговорил, подбирая слова с медлительностью человека, привыкшего подолгу молчать.

То, что собирался сделать Фернандо, – юношеская глупость. За такие порывы на кораблях расплачиваются слишком дорогою ценой: за них вешают на одной из рей.

Кошачьи глаза ирландца, казалось, видели все, что произошло во мраке кормовой башни. А если чего-нибудь они и не видели, то об этом он догадывался.

– Когда мы окажемся на земле, – закончил он, словно давая добрый совет, – когда достигнем владений Великого Хана…

Глава VI

В которой рассказывается о том, как Родригес Бермехо первым крикнул: «Земля!», но адмирал несправедливо присвоил обещанную за это награду, а также о том, как голые люди на маленьком островке увидели три вырастающие прямо из моря рощи, полные белых, как смерть, волшебников с лицами, покрытыми хлопком.

Земля была где-то рядом. Все приметы на море и в воздухе говорили о близости островов. «Пинта», как всегда в голове флотилии, оправдывала свою славу наиболее быстроходного ее корабля: она рыскала по морю, отклоняясь вправо и влево от курса, которым следовали другие суда, в надежде на то, что, расширяя поле своего зрения, она сможет открыть наконец долгожданную землю.

Матросы «Пинты» заметили на воде плавающую тростинку и ветвь какого-то дерева. Они же подобрали палку, выстроганную, как им казалось, железным ножом, и еще одну, но на этот раз сломанную тростинку, дощечку и пучки травы, выросшей, без сомнения, на земле. Люди с «Ниньи», в свою очередь, выловили веточку с ягодами шиповника.

Над кораблями неоднократно проносились стаи лоро и попугаев, державшихся одного направления: они летели, конечно, к ближайшей земле для отдыха.

В четверг 11 октября, вскоре после захода солнца и после того, как люди пропели обычную «Славу», адмирал обратился с площадки кормовой башни к матросам «Санта Марии». Он говорил с тем исполненным поэзии я задушевности красноречием, которое находило на него в те моменты, когда какая-нибудь удача усыпляла на время его бешеный и недоверчивый нрав.

– Я должен, – говорил он, – вознести бесконечную хвалу господу богу за милости, которые он ниспослал нам во время этого путешествия, даровав нам столь гладкое море, столь умеренные и попутные ветры, столь замечательную погоду и избавив от бурь и опасностей, подстерегающих обычно всякого, кто пускается в открытое море. И поскольку я рассчитываю на милосердие божие, которое по истечении немногих часов должно дать нам землю, я обращаюсь к вам с настоятельной просьбой нести в течение этой ночи вахту на носовой башне тщательнее, чем вы несли ее доныне, ибо вам надлежит быть настороже и помнить, что каждое мгновение может открыться земля.