В поисках вымышленного царства

За период внутренней борьбы положение на границах монгольской империи обострилось. Бату очистил Польшу, Венгрию и Болгарию, оставив за собой только Русь и половецкие степи. Однако он жаловал грамоты и ярлыки «султанам Рума, Сирии и других стран» [323] на Ближнем Востоке, где начали привыкать к мысли о приоритете Золотой Орды над местным военачальником Байджу-нойоном.

Бату умер в 1256 г., великий хан Мункэ утвердил его наследником Сартака, который немедленно поссорился со своим дядей Берке, заявив ему: «Ты мусульманин, я же держусь веры христианской; видеть лицо мусульманское для меня несчастье» [324] . Царевич не ошибался: через несколько дней после своего опрометчивого заявления он был отравлен. Ханский престол перешел к его малолетнему сыну, Улакчи, за которого правила его бабушка, Баракчин-хатун, вдова Бату. Однако Улакчи скончался столь же быстро, как и его отец, а Баракчин, пытавшаяся в 1257 г. уехать в Иран, была схвачена и казнена. Ханом стал мусульманин Берке, учинивший резню несториан в Самарканде. Но он не изменил политику в отношении Александра Невского и русских земель. Наоборот, когда на Русь явились чиновники великого хана, чтобы, переписав население, обложить его налогом, Берке позволил русскому князю организовать убийство этих чиновников, после чего прекратил отсылать деньги, собираемые на Руси [325] , в Монголию. Это означало, что фактический разрыв Золотой Орды с метрополией произошел, а хан, сидевший в Сарае, оказался в зависимости от своих подданных: русских, болгарских и половецких. Таким образом, возник симбиоз [326] пришельцев и аборигенов, эпоха продуктивного сосуществования, продолжавшаяся до XIV в. За это время Русь успела окрепнуть и усилиться, потому что Золотая Орда стала заслоном Руси с востока.

323

В. Г. Тизенгаузен, Сборник материалов…, стр. 21–22.

324

Там же, стр. 19.

325

А. Н. Насонов, Монголы и Русь, стр. 14–16.

326

«В древности это государство было страной кипчаков, но когда им завладели татары, то кипчаки сделались их подданными. Потом они смешались и породнились с ними, и земля одержала верх над природными и расовыми качествами их, и все они стали точно кипчаки, как будто одного с ними рода» (Эль Омари. — В. Г. Тизенгаузен, Сборник материалов…, стр. 325).

Обе проблемы, западная и восточная, были решены Александром Невским и, по-видимому, большинством современников одобрены, что выразилось в канонизации памяти князя, нашедшего выход из положения, казавшегося безвыходным.

Жестокая действительность

Когда Европа испытала на своих лучших войсках остроту монгольских сабель, то интерес к проблеме царства пресвитера Иоанна весьма возрос ^{107} . Разобраться в нюансах восточной политики оказалось жизненно необходимо. Значит, нужно было получить достоверную информацию, и тогда начались путешествия в восточные страны, познавательные задачи которых подкреплялись чисто практическими интересами. На Восток ездили греки из Никеи, армяне из Киликии, русские из Владимира и Галича, итальянские купцы из Венеции и Генуи, рыцари из Франции, Англии и Палестины, но наиболее содержательную информацию доставили монахи: посланный папским престолом Плано Карпини и придворный Людовика Святого Гильом Рубрук. Их отчеты открыли западным европейцам глаза на жестокую действительность [327] .

327

«Путешествие в восточные страны Плано Карпини и Рубрука».

Плано Карпини совершил свое путешествие за два года, с 16 апреля 1245 г. до осени 1247 г. Сначала он прибыл в ставку Бату, но тот не принял папского послания и отправил Плано Карпини в Каракорум, где тот оказался свидетелем возведения на престол Гуюка. Прожив в ставке Гуюка четыре месяца, Плано Карпини вернулся сначала в Киев, а потом в Лион, где и вручил папе Иннокентию IV ответ Гуюка и собственный отчет.

Рубрук застал уже совсем другую эпоху. Выехав из Константинополя в мае 1253 г. в Крым, он попал сначала в ставку Сартака, потом в орду Бату и, наконец, в Каракорум, где правил Мункэ-хан. Видел и описал он гораздо больше, чем Плано Карпини, несмотря на то, что уже в 1254 г. вернулся в Европу. Выводы обоих путешественников совпали: монголы не христиане, от царства пресвитера Иоанна сохранились лишь воспоминания и несториане для католической Европы не друзья и братья, а еретики и враги. Последнее заключение определило поведение папского престола в отношении восточных христиан на весь последующий век.

Материал, привезенный этими и некоторыми другими путешественниками, столь обширен и так обильно комментировался учеными разных стран и эпох, что мы ограничимся краткими выдержками, имеющими прямое отношение к нашей теме.

О пресвитере Иоанне Плано Карпини упоминает один раз, в ретроспективном очерке походов Чингисхана. Сначала он перечисляет войны, действительно имевшие место в истории, потом — сражения с амазонками, людьми-собаками и подземными людьми; эпизод о сражении монголов с индийскими войсками царя, «который народом той страны (Индии) именовался Пресвитером Иоанном» [328] , помещен на рубеже истории с баснословием и, несомненно, должен быть причислен к последнему. Зато о направлении политики Гуюка как об агрессивной и заостренной против католической Европы он пишет вполне конкретно, предупреждая своих соотечественников о нависшей опасности.

328

Там же, стр. 41.

Смерть Гуюка и переворот, совершенный Батыем, спасли Европу, потому что пришедшие к власти несториане толкнули Мункэ-хана на войну с мусульманами. Поэтому Рубрук встретил менее настороженный прием и собрал больше сведений. У него пресвитер Иоанн трактуется как недавно умерший царь найманов [329] , т. е. реконструкция Рубрука совпадает с излагаемой в этой книге. Легенды его интересуют гораздо меньше, чем действительность, и он много рассказывает о несторианах. По его описанию, несториане — люди не искушенные в тонкостях богословия [330] , лихоимцы, пьяницы и многоженцы; поста по пятницам не соблюдают и заботятся больше о своих семьях, нежели о распространении веры.

329

Там же, стр. 59–61, 116, 134.

330

Несториане унаследовали от манихеев учение об изначальном зле и о переселении душ (там же, стр. 171).

От внимания Рубрука не укрылось, что большинство цариц и придворных Мункэ-хана открыто исповедовали несторианство, но сами ханы уклонялись от высказывания своих взглядов. По-видимому, принадлежность к монгольской религии была обязательна для того, чтобы править монголами. Те же, которые были заведомо христианами, как, например, Сартак [331] и Ариг-буга, не признавались в этом официально. Поэтому влияние несториан было ограниченным и положение их — нетвердым. Отношение их к православным было враждебным, но с католиками они хотели добиться взаимопонимания и допускали их к причастию, не требуя отречения от веры. К чему это привело, мы увидим ниже.

331

Там же, стр. 114 (ср.: А. Г. Галстян, Армянские источники о монголах, стр. 110, приведена литература).

Помимо догматических и исторических причин слиянию православных с несторианами мешала этнография, т. е. народные обычаи, которые воспринимались как религиозные запреты. Например, русские, греки, осетины и грузины считали грехом пить кумыс. Даже если приходилось выпить, то священники примиряли согрешивших с церковью, как будто они отказались от христианской веры [332] . Само собой понятно, что кочевники без кумыса прожить не могли и такое отвращение коробило их.

332

Там же, стр. 105, 107, 227.

В поведении людей, как общественном, так и личном, всегда соучаствуют два стимула: стремление к выгоде и искренность, под которой надо понимать исторически сложившуюся систему взглядов, тех или иных психологических реакций, нюансы отношения к внешнему миру и особенности саморазвития того или иного этнического коллектива.

Насаждение идеальных концепций всегда разбивается о реальность повседневного бытия. Так было и в нашем случае. Догматические различия между католичеством, православием и несторианством были ничтожны, и не они мешали взаимопониманию между латинянами, греками и монголами. Ведь произошло же в Восточной Азии в 1142 г. примирение несториан с монофизитами — яковитами, хотя их догматические и теологические установки находились на крайних точках шкалы религиозных расхождений. Можно сказать, что религиозное сознание входит в историческую действительность как элемент, но оно не исчерпывает ее. Кочевники, став христианами, оставались в глазах греков степными варварами, а в глазах латинян — дикарями, пусть не язычниками, но еретиками; в обоих случаях они были чужими. Для того чтобы возник контакт, потребовались десятилетия совместной жизни, взаимопроникновение, соратничество, общность интересов: всего этого не могло возникнуть при первой встрече, тем более что обе стороны больше интересовались политикой. И поэтому Рубрук был прав, когда закончил свое сочинение советом: «Мне кажется бесполезным, чтобы какой-нибудь брат ездил впредь к татарам ^{108} так, как ездил я или ездят братья проповедники, но если бы папа… пожелал отправить епископа… то он мог бы сказать им все, что захочет, и даже заставить, чтобы они записали это» [333] . Рекомендация Рубрука была принята к сведению, и последствия ее оказались поистине грандиозными.

333

Там же, стр. 194.

Когда сказка стала былью

Легенда о приходе восточных христиан, стремящихся помочь крестоносцам освободить гроб Господень, начала претворяться в жизнь с запозданием всего на 100 лет. После разгрома хорезмийских войск Джалял-ад-дина в 1231 г. монголы вышли на рубеж верхнего Тигра и заняли ту самую позицию, в которой европейцы 100 лет назад представляли себе войско мифического первосвященника Иоанна.

Военный глава монголов Чормаган имел двух зятьев-несториан и сам был склонен к этому исповеданию [334] . Уполномоченный по религиозным делам Симеон, называемый чаще Раббан-ата, был ревностным христианином и строил церкви в Тавризе, где раньше произнесение имени Христова было запрещено. Наконец, глава гражданского правления, уйгур Коркуз (Георгий), был, по-видимому, богоискателем. Судя по имени, он происходил из христианской семьи, но приехал в Хорасан буддистом, а потом перешел в ислам, но не стал фанатиком, а всячески способствовал облегчению тягот покоренного населения [335] .

334

P. Pelliot, Les Mongols et la Papaute, стр. 247 (51).

335

R. Grousset, L'Empire des steppes…, стр. 425.

Казалось бы, мечта крестоносцев сбылась: они получили мощного союзника для борьбы с мусульманами. Но ни малейшего интереса к монголам в Иерусалимском королевстве не было проявлено. В 1241 г. в Акке резались тамплиеры с иоаннитами и тевтонами; на Кипре сторонники дома Ибелина военным путем вытеснили немецких баронов, оставленных там Фридрихом II для подкрепления христианских сил на Востоке; на море венецианцы нападали на генуэзцев [336] . Короче говоря, война гвельфов с гибеллинами терзала Палестину в той же мере, как и Италию.

336

Куглер Б., История крестовых походов, стр. 372.

Занятые сведением домашних счетов, крестоносцы упустили время для того, чтобы установить отношения с монголами. В 1242 г. заболевшего Чормагана сменил Байджу-нойон, ретивый монгольский служака, без каких бы то ни было идейных симпатий. Он стал наводить порядки на границах и в 1244 г. вытеснил из Месопотамии передние отряды непокоренных хорезмийцев. Те двинулись искать пристанища в Египет и по дороге взяли Иерусалим, незадолго перед этим освобожденный Фридрихом II и возвращенный Иерусалимской короне (1229 г.). Крестоносцы объединились с сирийскими Эюбидами для войны с Египтом, но 18 октября 1244 г. хорезмийцы и египтяне при Газе наголову разбили крестоносцев, а вслед за тем взяли Дамаск. Хорезмийцы, превращенные египтянами в наемников, попробовали восстать, но в 1245 г. были усмирены и почти поголовно истреблены, после чего египтяне отняли у крестоносцев Аскалон. Одновременно туркмены из Икониума напали на Антиохийское княжество и сильно потрепали рыцарей Боэмунда.