В полушаге от любви

Я с трудом удержалась от того, чтобы громко выругаться. Похоже, пока я оглядывалась, сработал механизм, закрывающий проход. А я даже не прихватила с собой свечи.

Метнулась назад к ставшей сплошной стене. Стала лихорадочно ощупывать камни. Никакого эффекта. Если нужный участок стены и можно было различить, то не на ощупь. От волнения сердце подскочило к горлу. Кричать? Немного боязно. Мало ли кто скрывается там, в конце коридора? А главное – стена здесь плотная, и с наружной стороны наверняка совсем ничего не слышно. Так что и меня там тоже скорее всего не услышат.

Тишина коридора, столь же непроницаемая, сколь и темнота, давала надежду на то, что я здесь одна. Даже если преступник и пользовался этим проходом, что весьма вероятно, это ведь не означает, что он находится здесь постоянно. Подбодренная таким выводом, я все же рискнула постучать по стене и даже несколько раз позвать на помощь. Бесполезно. Как я и предполагала, с той стороны никто не отозвался. Ладно, раз так, придется выбираться собственными силами. В конце концов, куда-то этот коридор выводит. Вероятнее всего, преступник пользовался им, чтобы проникнуть в особняк. Значит, продолжив идти, я рано или поздно выберусь из дома. Вот и хорошо. Заодно узнаю, куда ведет этот ход. Придется немного понервничать, зато в итоге поймать преступника станет делом техники.

Итак. Главное – соблюдать осторожность. Двигаться тихо, крохотными шажками, все время держась рукой за стену. Я никуда не спешу. Да нет, спешу, конечно. Спешу побыстрее отсюда выбраться. Но надо сдерживаться. Вдруг преступник все-таки надумает воспользоваться коридором именно сейчас? К тому же темнота настолько полная, что зрение никак к ней не привыкнет.

И я стала потихоньку продвигаться. Ни на секунду не отрывала руку от стены. Постепенно осмелев, пошла быстрее. Коридор стал более резко спускаться. Потом был поворот налево и – еще через двадцать шагов – снова налево. Я поняла, что такой спуск фактически заменяет лестницу. Что, кстати сказать, в моей ситуации было весьма удачно. Если бы пришлось идти по ступенькам, мои шансы упасть возросли бы в несколько раз.

А затем впереди забрезжил свет. Сперва я обрадовалась, понадеявшись, что долгожданный выход близок. Но вскоре стало ясно: свет не дневной. Скорее, где-то впереди горел факел. Поэтому я очень долго стояла, прижавшись к стене, готовясь к тому, чтобы осторожно выглянуть из-за очередного поворота. Людей не увидела: в коридоре по-прежнему было пусто. Но факел далеко впереди действительно горел. А спуск между тем прекратился. Вместо того чтобы выбраться наружу, я попала на подземный этаж. Странно: не могу вспомнить, чтобы сюда вела хоть одна лестница.

По мере того как я приближалась к пламени факела, осматриваться становилось все легче. Постепенно я различила по правую руку пару зарешеченных дверей. Все-таки не зря особняк напомнил мне замок. Видимо, когда-то здесь держали заключенных.

Я шла все дальше. И уже была готова ускорить шаг, как вдруг услышала мужской голос:

– Кто здесь?

Вздрогнув, я остановилась. Сердце снова подскочило к горлу. Теперь я услышала шорох и негромкое звяканье, будто кто-то тряхнул решетку. И тут же раздался возглас:

– Пожалуйста, не уходите! Помогите! Умоляю вас, помогите!

Я замерла в нерешительности. Голос звучал хрипло, устало и одновременно отчаянно. Я позволила себе пару осторожных шагов и наконец увидела взывавшего о помощи. В одной из камер, вцепившись обеими руками в решетку, стоял мужчина. Высокий и очень худой, что подчеркивала откровенно висевшая на нем одежда. Молодой, но с сединой в волосах. Осунувшееся лицо, темные круги под глазами.

– Кто вы? – спросила я, на всякий случай продолжая держаться от камеры подальше.

– Меня зовут Норрей Грондеж.

От удивления я бы, наверное, села, если бы только было на что.

– Но вы же умерли! – воскликнула я и сразу же сообразила, что сморозила что-то не то.

– Как видите, не совсем, – невесело усмехнулся узник.

– И давно вы здесь оказались?

Если судить по внешнему виду, то давненько. Хотя одежда кажется вполне новой, пусть она ему и велика. Язык не повернется назвать эти брюки и рубашку обносками. К тому же, немного успокоившись, я стала замечать сквозь прутья решетки различные предметы, как правило, не размещаемые в тюремных камерах. К примеру, свет факела позволил мне разглядеть стул, несколько книг, гусиное перо с чернильницей и даже деревянный сундук приличных размеров. Похоже, кто-то постарался сделать заключение Норрея максимально комфортным.

– Пять лет назад, – послышался ответ.

Значит, с того самого момента, когда он якобы погиб, спасаясь от преследования.

– Кто же так с вами обошелся?

Я все никак не могла понять, что же произошло пять лет назад.

Снова горькая усмешка.

– Мой отец.

– Барон Грондеж? – изумилась я. Довольно странный поступок по отношению к собственному сыну.

– Он самый. Вы были с ним знакомы?

– Не совсем, – уклончиво ответила я, не желая вдаваться в детали. – Я только недавно впервые приехала в этот дом. Вы знаете, что ваш отец скончался?

– Знаю, – с грустью кивнул Норрей. – Наверное, в это трудно поверить, но мне действительно жаль. Он был хорошим человеком, хотя и не без странностей.

Последнее слово было произнесено с особой горечью. Молодой человек давал понять, что странности отца стоили ему чрезвычайно дорого.

– Может быть, вы расскажете мне, что случилось? – предложила я.

– Конечно, – согласился он. – Мне так мало приходилось с кем бы то ни было разговаривать последние годы. Странно даже, что я не разучился говорить… Простите, не могу предложить вам сесть. – Он смущенно развел руками.

– Ничего страшного, я вполне в состоянии постоять, – заверила я и для удобства прислонилась спиной к стене. Подходить ближе к камере я на всякий случай по-прежнему не торопилась.

– Насколько я понимаю, вы не в первый раз услышали мое имя, – заметил Норрей. – Стало быть, что-то знаете о моей истории?

– Да, – осторожно подтвердила я, – однако, признаться, мне было очень сложно определить, где в этих рассказах правда, а где вымысел.

– О, готов отдать руку на отсечение, что вымысла там значительно больше! – рассмеялся он. – Вы знаете, что меня обвинили в поклонении Орэнду?

– Да, я об этом слышала.

– Это самое нелепое обвинение, какое только возможно придумать. – Лицо юноши исказила гримаса, будто он испытал приступ боли. – Только сумасшедший может поклоняться Орэнду, да и таких безумцев наверняка давно не осталось. А священнослужители все продолжают упорно их ловить. Не все, конечно. Есть среди них вполне адекватные люди. Но здешний священник оказался просто-напросто одержим этой идеей. Не знаю, по какой причине он выбрал в качестве своей цели именно меня. Возможно, меня оклеветали, а может быть, на него просто нашла какая-то блажь. Так или иначе, это обвинение оказалось для меня полной неожиданностью и, конечно же, шоком. Я очень испугался. Я ведь был совсем еще мальчишкой. И первым делом, не раздумывая, бросился за помощью к отцу.