В понедельник рабби сбежал

— Большое. Если он здесь за главного, нас ждут те же меры, которые они применяли в Яффо и Тель-Авиве.

— Нет. Здесь, в Иерусалиме, такое не пройдет. Здесь слишком много людей со всего света…

— В Тель-Авиве их еще больше.

— Там в основном бизнесмены, у которых в голове только их бизнес. А в Иерусалиме религиозные, ученые, дипломаты, писатели, журналисты — все, кого евреи так стараются убедить в своем либерализме и демократии. Здесь большая христианская община, имеющая связи и в Европе, и в Америке. И это не такой большой город, все тут же становится известным, ничего не скроешь. Поверь, забирать наших людей сотнями и сутками допрашивать их — здесь ему такое с рук не сойдет, это тебе не Тель-Авив, и не Яффо. Кроме того, если его перевели, то уж конечно не на пару дней, он наверняка пробудет здесь какое-то время. Так что, сидеть и ждать следующей перестановки, когда пришлют кого-нибудь другого? Репутация одного человека сделает нас бабами? Что до меня, я готов продолжать. Передай сообщение Швейцарцу. Пусть готовит устройство. Я готов действовать по первоначальному плану.

— А остальным?

Абдул улыбнулся.

— Продолжать, как мы договорились, или — лучше — подружиться с каким-нибудь евреем и устроить так, чтобы быть рядом с ним во время…

Глава XI

Джонатан явно наслаждался ситуацией, бегая туда-сюда по залу Эль-Аль, или серьезно наблюдая, как пожилая женщина перекладывает вещи из одной сумки в другую. Пролетев от бостонского аэропорта Логан до аэропорта Кеннеди в Нью-Йорке, он считал себя опытным путешественником.

Мириам, на чьи плечи легли все заботы о поездке, вдоволь наволновалась, составляя списки, — что еще сделать, что взять, о чем обязательно не забыть. Теперь, в аэропорту, она поняла, что ничего уже не исправишь, расслабилась и решила наслаждаться путешествием. Сидя среди кучи пальто, чемоданов и сумок, она спокойно потягивала кофе из бумажного стаканчика. Как ни странно, она не беспокоилась, где в эту минуту находится Джонатан, потому что все люди в зале, ожидающие вечернего рейса, казались странно знакомыми, почти как на семейной встрече, где кто-нибудь да проследит, чтобы с ним ничего не случилось. Это впечатление всеобщего знакомства усилилось, когда муж слегка толкнул ее локтем, показывая на пару около стойки.

— Похож на Марка Розенштейна, правда?

Из них троих только рабби проявлял нетерпение. Чем скорее они попадут на борт самолета, тем скорее доберутся до места; ожидание было невыносимым. Он постоянно смотрел на часы, вставал с места и расхаживал по залу, словно поторапливая время. Подойдя к окну, он остановился, тревожно глядя на метель, но успокоил себя тем, что в Логане было то же самое, а вылет не задержали.

Наконец из динамика прозвучало объявление — сначала на иврите, затем по-английски, — что самолет готов к посадке. Они торопливо собрали вещи и, крепко держа за руки Джонатана, стали в очередь. После осмотра сумок очередь разделилась на две, для мужчин и для женщин.

Каждого заводили в занавешенную кабину, где проводили по ним электронным щупом, затем обыскивали вручную. Рабби видел эту процедуру в телевизионных детективах, но никогда не подвергался ей сам. Джонатан начал хныкать, так как обыск напомнил ему осмотр у врача, который обычно заканчивался чем-нибудь неприятным, вроде укола, но отец успокоил его:

— Это не страшно, Джонатан, совсем не страшно.

— Нас обыскали очень тщательно, — сказал он подошедшей Мириам, — даже под одеждой. А тебя?

Она кивнула.

— То же самое. Хорошо, что принимаются все меры предосторожности.

Хотя на билетах были указаны места, в проходе возникла толкотня и давка.

— Они что, не знают, что мы не полетим, пока все не усядутся? — проворчала Мириам.

Рабби посмотрел на попутчиков.

— Для многих, наверное, это первый полет. Или действительно не верят, что мест всем хватит. Мы всегда были скептиками.

Они только легко позавтракали и были очень голодны. К счастью, стюарды и стюардессы начали разносить еду, как только самолет поднялся в воздух. Некоторых пассажиров они пропускали. Человек, сидящий через проход от рабби, сказал стюарду:

— Этому человеку не дали поднос.

— Я знаю, — сказал стюард. — Вы его адвокат? — и пошел дальше по проходу.

Мужчина наклонился к рабби.

— Грубиян. Эти молодые израильтяне все грубияны — никакого уважения.

Объяснения пришлось ждать недолго. Как только стюарды покончили с подносами, они начали разносить плоские картонные коробки с надписью: «Строго кошерно».

— Ага, так бы и сказал. А наш обед не кошерный? Мне говорили, что на Эль-Аль вся еда строго кошерная.

— А вы спросите у стюарда.

— И опять наткнуться на хамство?

— Хорошо, я спрошу. Мне и самому интересно.

Когда стюард в следующий раз проходил мимо, он тронул его за рукав.

— А наш обед не кошерный? Насколько те более кошерны?

Стюард пожал плечами и улыбнулся.

— Я летаю шесть лет и все еще не выяснил.

Рабби улыбнулся и кивнул в знак благодарности, но сосед медленно покачал головой.

— Фанатики, вот кто они такие. Их, наверное, полно в Израиле.

Вскоре после обеда погасили свет, и пассажиры устроились на ночь. Мириам и Джонатан спали, но рабби удалось только подремать урывками. Однако, когда встало солнце, он был абсолютно бодр. Мириам уже проснулась, как и добрая половина пассажиров. В проходе двое или трое мужчин в молитвенных накидках и тфилин стояли, повернувшись к окнам, и читали утренние молитвы.

— Ты проснулся, Дэвид? Стюард сказал, что скоро подадут завтрак.

Он кивнул, но не ответил, и по губам она поняла, что он читает молитвы. Закончив, он сказал:

— На этот раз я молился сидя. Но я хотя бы смотрел в правильном направлении. А они, — кивнул он на людей в проходе, — стоят неправильно.

— Что ты имеешь в виду?

— Самолет летит на восток, а они смотрят на север и на юг.

Сосед снова тронул его за руку и показал на молящихся.

— Что я вам говорил? Фанатики!

После завтрака пассажиры начали готовиться к приземлению, хотя впереди еще было несколько часов полета. Они рылись в сумках в поисках паспортов и адресов, кто-то вставал, чтобы поговорить с друзьями, кто-то записывал маршруты и адреса новых знакомых. Время от времени пилот объявлял об интересных местах, появлявшихся в разрывах облаков, — Альпы, побережье Греции, греческие острова, — и пассажиры тут же послушно прилипали к окнам. Наконец он объявил, что самолет приближается к Израилю, к аэропорту Лод. В иллюминаторах по правому борту промелькнули зеленые поля, затем появилось полоса черного асфальта. Когда несколькими минутами позже самолет мягко приземлился и стал выруливать к стоянке, в пассажирском салоне раздался взрыв аплодисментов, но было ли это восхищение мастерством пилота или облегчение от того, что длительное путешествие закончено, и они теперь в безопасности на земле Израиля, рабби не знал. Он заметил, что у Мириам влажные глаза.

На иврите пилот сказал:

— Благословенны прибывшие в Израиль, — и затем перефразировал по-английски: — Добро пожаловать в Израиль.

Очевидно, только что прошел дождь, на асфальте были лужи, они шли к залу ожидания, держа за руки Джонатана и не давая ему шлепать прямо по воде. Воздух был мягок и чист, как майским утром.

Большая толпа встречающих ожидала за барьером таможни. Следя за багажной лентой, Мириам и рабби в то же время отыскивали в море лиц кого-нибудь похожего на фотографию Гитель в семейном альбоме, сделанную много лет назад. К тому времени, как они получили свои сумки и прошли таможенный досмотр, толпа значительно поредела, но, тем не менее, они не видели никого похожего на Гитель. Только они уселись на скамью, и Мириам начала рыться в сумке в поисках записной книжки, как появилась Гитель и тревожно спросила: