В прорыв идут штрафные батальоны

Когда до немецких окопов остается десятка полтора метров, солдата срезает автоматная очередь. Автоматчик сразил бы неминуемо и Колычева, Павел увидел выставленный против него ствол, но мгновением раньше, чем он успел нажать на спусковой крючок, чья-то очередь сбоку, из траншеи, прошила его самого.

Все это сторонним кадром мелькнуло по сознанию. В следующий момент он, уже на издыхе, запрыгивал в траншею. Сразу наткнулся на распростертое тело убитого фашиста. Взгляд выхватил ручку ножа, торчавшую в спине. Ручка приметная, набрана из разноцветных плексигласовых кругляшек У кого-то он этот нож видел, но у кого — вспомнить не смог.

Ножами в траншее орудуют уголовники. Ножи оставляют в телах убитых как идентифицирующее доказательство. После боя владельца опознают. Если не суждено объявиться самому, это сделают другие.

Немецкие траншеи зигзагообразные. Добежав до ближайшего излома, осторожно выглянул. Двое штрафников, свалившись сверху, озирались по сторонам, соображая, в какую бежать. Подстегнутые Колычевым, побежали за ним. Но и за вторым коленом столкнулись со своими. И сзади набежало еще трое штрафников. Тут только сообразили: не слышно стрельбы в траншее.

Пусты окопы. Бросили их фашисты. Опасаясь угрозы с фланга, куда ворвались штрафники во главе с Махтуровым, отошли во вторую линию, оставив в первой немногочисленное прикрытие.

«Сволочь!» — мелькнула мстительная мысль по адресу Сачкова.

Подними он роту, как того требовал Сачков, положил бы людей напрасно и первой линии не взял бы. Но раздражение против Сачкова, вспыхнув, уже уходило, уступая место тревоге: надо укрепляться, немцы наверняка попытаются их отсюда вышибить.

Приказав собравшимся вокруг него штрафникам занимать оборону, готовиться к отражению контратаки, побежал по траншее искать взводных.

Первым встретил Ведищева. Тот собирал свой взвод.

— Семен! Ставь трофейные пулеметы. Гости ждать себя не заставят.

— Ничего, встретим как положено.

У Ведищева не задержался. Кто еще из взводных в строю? Маштаков навстречу. А с ним и оба его связных. Ротного разыскивают. Двое взводных в строю — уже хорошо.

— Давай, Иван, организуй оборону, оружие, патроны все собрать. Полезут сейчас фрицы.

— У меня потери большие. Два раза минами накрывало, и тут прямо на пулемет нарвались. В упор бил, гад. До последнего. Не отошел, пока не прикончили. А Титовец молодчага. Если бы не он — туго бы пришлось.

— Взводом Махтуров командует. Титовца еще в начале боя ранило.

А самого тревога за Махтурова не покидает. Где он? Почему не является? Может, тоже ранен или убит.

Нашел глазами Богданова:

— Ну-ка разыщи первый взвод. Командира ко мне. Я на левом фланге буду.

За Маштакова спокоен. Побежал на левый фланг. Что с Грохотовым?

Грохотов не только целым и невредимым предстал, но и весьма расторопным. Два ручных пулемета в сторону немцев установил, людей по блиндажам разослал. Штрафники со всех сторон трофейное оружие, ящики с патронами и гранатами стаскивают. Словом, ротному ничего приказывать не надо.

— Сколько человек в строю осталось?

— В строю тридцать девять. Сколько убитых и раненых, не знаю.

— У Маштакова потери большие. Что с первым взводом — неизвестно. Удержаться надо.

— Удержимся. Если уж сюда дорвались — черта с два они нас отсюда выбьют.

Павел ощутил на плече чью-то руку. Махтуров! Чуть улыбается смущенно. Павел готов был броситься другу на шею.

— Молодец, чертяка! Докладывай!

— Задание выполнено. В строю тридцать пять человек Занимаем оборону. А вот Титовцу осколком бок вырвало. Я его велел сюда притащить, в блиндаже лежит. Пока еще эвакуацию наладят…

Распарывая тугой воздух, по снижающейся траектории на траншею идет артиллерийский снаряд. Обвально грохает за бруствером. Второй снаряд разрывается прямо в траншее, разметывает груду только что собранных немецких автоматов и винтовок

«Началось!» Видимо, немцы получили подкрепление. Артиллерия пока себя не проявляла. Но бьют артиллеристы снайперски. Первые выстрелы — и точно по цели

— Всем в укрытие! — командует Павел.

Глава третья

Гитлеровцы перенесли артогонь вправо, на роту Упита. Минометы вообще смолкли. Только пулеметчики продолжали злобствовать, поливая штрафников свинцом из пяти или шести стволов. Готовясь к отражению контратаки, бойцы приспосабливались к стрельбе с тыльной стороны траншеи, сооружали защитные укрытия для себя и пулеметов.

Прихватив с собой Богданова, Павел выбрался из блиндажа в траншею, забрался в немецкое пулеметное гнездо. Припав к окулярам бинокля, прошелся глазом по всему склону от окопов до берегового среза, пытаясь уяснить для себя просчеты, допущенные в ходе боя обеими сторонами. В особенности свои. Полроты его лежало по всему истоптанному, изрытому воронками пространству. Многих он не успел узнать совсем, даже пофамильно, и не узнает уже, вероятно, никогда. Помнил только итоговую цифру в составляемых строевках. Но причастность к судьбе тех, кто темнел сейчас серыми коченеющими бугорками на грязном снегу, не оставляла его. Много бугорков, кучно лежат.

Уже отрываясь от бинокля, уловил какой-то слабый промельк задетый краем окуляра, что-то вроде живого неясного движения по закрайку. Присмотревшись, различил фигуру солдата, тяжело, с натугой ползущего в направлении окопа. Вернее, это были два солдата в сцепе. Один, продвигаясь на правом боку, тащил за собой второго, раненого, прихватив того под мышку левой рукой.

— Взводного ко мне! — оборачиваясь к тройке штрафников, которые оборудовали за его спиной пулеметное гнездо, но уже в сторону фашистов, приказал Павел и протянул бинокль Богданову: — Ну-ка взгляни!

— Да это же Мамазин, ротный, — возбужденно присвистнул Богданов. — Вот дает баба! Я думал, что она по ночам только мужиков выручает. По женской части… А она, глянь, — рогом упирается. Как баркас прет.

— Егор! — позвал Павел появившегося Грохотова, жестом приглашая к месту обзора. — Выдели человека, пусть поможет санинструктору дотащить раненого.

Уяснив, что требовалось сделать, Грохотов, мешковато развернувшись, выскакивает в траншею.

— Зря ты, Богдан, на бабу бочку катишь, — вступился за санинструктора степенный и рассудительный первый номер пулеметного расчета, и Павел припомнил его фамилию — Литовченко. Он из тех, кто непременно вставит слово за обиженных. — Мамазин, Мамазин! — передразнивает он язвительно Богданова. — А она, может, через час тебя, лошака, или меня так же тащить будет.

— А я чё? Я — ниче! — заменжевался Богданов, чувствуя по общему настрою, что и другим штрафникам вокруг Литовченко его обидное замечание в адрес санинструктора не понравилось. — Здоровая, говорю…

— Анекдот в тему, мужики! — предлагает мировую второй номер Литовченко, быстрый в движениях, востроглазый и, видимо, смешливый солдатик Хлопотливо обшлепав карманы телогрейки, он извлекает на свет смятую пачку немецких сигарет, раздобытую, вероятно, тут же в блиндаже, и, присев на корточки, выставляет ее в общий круг. — Значит, два куркуля, отец с сыном, денег немерено, задумали отправить на курорт своих благоверных. Но с условием: чтоб про все свои пакостные дела домой прописывали. Ну, уехали. А через несколько дней получают оба телеграммы. И в той, и в другой всего по одному слову — пиво. Что за черт! Ничего не понимают. Пошли искать понятливого. Тот сыну и объясняет: твоя, мол, пишет — приехала, изменила, вернусь, отчитаюсь. «А моя-то карга при чем? — спрашивает отец. — На нее только слепой позариться может». А толмач ему отвечает: «Точно, батя, угадал. Твоя так и пишет — попыталась изменить, все отказались». — И солдатик сам первым прыскает в кулак, заходится тоненьким козлиным смешком, который, несмотря на его заразительность, нисколько не трогает первого номера.