В режиме отладки

— Что у нас так много извращенцев-вуайеристов, — еще пытался шутить и трепыхаться я, — целая армия. Как бы они не захватили власть и не заставили всех…

— Разве до вас еще не дошло? — несмотря на внешне спокойный тон, Кряков только что молнии не метал, — какая это «реклама» для нашего университета? Какой удар по репутации?

— Да, дошло, дошло, Роман Сергеевич, — вздохнул я, — Пэрис Хилтон, блин! Доморощенная…

Последние две фразы я произнес вполголоса, обращаясь не к декану, а к самому себе. Впрочем, вряд ли Кряков вообще меня слушал.

— Я не могу рисковать всем факультетом, — начал он «зачитывание приговора», и отнюдь не оправдательного, — не собираюсь ждать, пока сюда нагрянет очередная проверка и ткнет носом в эту дрянь нас всех. Вы, Владимир… Олегович, несомненно, умный человек и хороший специалист. Ценный специалист для нашего факультета. Но это не значит, что весь факультет должен страдать из-за ваших…

Роман Сергеевич всхлипнул, поперхнулся и не закончил фразу.

— Заявление по собственному желанию, — сказал я, догадавшись, куда он клонит. Декан кивнул.

— Вряд ли при вашей квалификации, у вас будут проблемы с трудоустройством, — произнес он вполголоса.

— Вы неисправимый оптимист, Роман Сергеевич, — вздохнул я, — с такой «рекламой» никакая квалификация не поможет. Разве что самой древней профессией заняться…

— Меня это не касается, — теперь голос декана нервно звенел. Сразу видно, что решение давалось ему с трудом, а разговор со мной — тем паче. Поэтому Кряков решил «ковать железо, пока горячо». Положив на стол передо мной ручку и лист А4, он жестом указал на них, не утруждая больше себя словами.

Еще раз вздохнув, я принялся писать. План Романа Сергеевича мне в общем-то был понятен, если его вообще можно было назвать «планом». Что-то было в нем от кредо одного известного политического деятеля.

Есть человек — есть проблема. Нет человека — нет проблемы.

В смысле, у кого-то нет, а у кого-то как раз появляются. Эх, жалко будет жену и детей расстраивать! Такую жену и таких детей — действительно, жалко…

* * *

— Почтальон, мать твою с ремнем и толстой сумкой! — крикнул я, выходя на крыльцо университета. Поневоле проникся сочувствием не то к Люське, не то к Жанне, которая в одной из жизней была моей женой, и которую довел до истерики этот гадкий старикашка. Именно так — «гадкий старикашка», не вызывавший у меня теперь ни грамма симпатии. Его «бесплатная услуга» казалась мне сродни бесплатному сыру в мышеловке, а сама идея исправления жизненных ошибок — игрой, жестокой и коварной.

Все эти соображения мне следовало высказать Почтальону лично, в глаза. А пока мой вопль праведного гнева лишь вспугнул стаю воробьев, да обратил на меня взгляды кучковавшихся поблизости студентов. Что ж, прощайте ребята. Строгий доцент Марков больше не побеспокоит вас своими лекциями и не заставит сдавать себе зачет.

Гуд бай, университет и адьез, преподавательская карьера…

Почтальона я нашел на ближайшей автобусной остановке. Он сидел на лавочке и мирно почитывал газету. Газета называлась «Правда», номер был тридцатилетней давности, однако выглядел как новый. Согласно заголовку передовицы, американские империалисты нагнетают напряженность в мире. Я подумал, что такой заголовок не потерял актуальности и в наши дни.

— Что это за шутки? — рявкнул я, вынудив старичка отложить газету.

— Не понимаю, о чем вы говорите, Владимир Олегович, — сказал он спокойно, — я работник почтовой службы, а не театра юмора. В нашей работе шуток не бывает.

— Вы не поняли, — выдохнул я, теряя терпение, — второй раз! Второй раз все вроде бы прекрасно начинается, а оборачивается… черт знает как!

— Я, конечно, в курсе вашей проблемы, — ответил на это Почтальон, — но вряд ли могу чем-то помочь. Я всего лишь доставляю письма. А их содержание и последствия — исключительно на вашей совести.

— Да?! Легко же вам говорить… А у меня такое ощущение… или предчувствие, что на каждом варианте моей жизни запрятана ловушка. Этакая бомба с часовым механизмом, которая взрывается примерно в одно и то же время.

— Типичная «бульварная версия», вызванная общим состоянием тревоги и дискомфорта, — как по написанному прокомментировал старичок, — вы еще «теорию заговоров» сюда приплетите. Главпочтамт против Владимира Маркова… Не слишком ли вы переоцениваете свою персону?

— Не слишком, — сказал я, — дело ведь не в теории… Просто… ну поймите! Не мог я такого сделать! У меня жена, которой я верен, двое замечательных детей…

— А вы уверены? — спросил Почтальон тоном следователя на допросе, — насчет возможности и верности жене? Неужели не помните?

Все-таки память — коварная штука. На ее фоне даже иезуиты покажутся деревенскими дурачками. Эта злодейка с невероятным рвением выставляет на первый план наши достоинства и достижения, педантично фиксирует каждую обиду, причиненную нам другими людьми и придирчиво выделяет недостатки этих людей. А вот наши собственные «косяки» она стыдливо прячет в самый дальний угол. Прямо как образцово-показательный садовод, у которого на участке, в самом дальнем углу, наверняка произрастает мак или конопля.

А уж если память не твоя собственная… Если она передана тебе человеком, который до сегодняшнего утра занимал твое место в жизни и только сейчас соблаговолил уступить… На этом фоне пресловутые иезуиты и вовсе выглядят проще грудных младенцев, а вместо дальнего уголка огорода есть риск наткнуться на целую плантацию, покрытую маскировочной сеткой.

Жена, дети — это все, конечно, прекрасно. Нашу семью можно с полным основанием признать благополучной… если смотреть на нее со стороны и не видеть многих деталей. Счесть их малозначительными. Но я — не сторонний наблюдатель. Эти детали стоят передо мной в полный рост. И для этого мне хватило лишь немного потрясти коварную, изворотливую и полученную по наследству, память.

Да, наш брак с Наташкой Черных был не по расчету и уж точно, не по «залету». Но и любви особой не было. Был напор со стороны меня, подстегнутого чудо-письмом и… в общем-то, все. Что двигало в ту пору Наташей — ума не приложу. Наверное, то же самое, что путника, который долго бродил по пустыне, а встретив первого попавшегося человека, согласился стать его рабом хотя бы за глоток воды.

Да что там любовь — даже с вульгарным «физическим влечением» у нас было «не ахти как». Я ведь не Антонио Бандерас… да и Наташка — далеко не Анжелина Джоли. Плюс — вынашивание и рождение детей, тем более, двоих сразу. Тяжкий труд, отнюдь не идущий на пользу внешности… Проще говоря, «моя Натали» (так я ее звал в студенческие годы) после рождения двойни заметно располнела, тем самым окончательно перестав меня привлекать. Я и сейчас уверен, что так и не сподоблюсь третьему ребенку.

Эту мою проблему вряд ли можно назвать шибко оригинальной. Если я не ошибаюсь, аналогичные обстоятельства разрушили миллионы семей на земном шаре, обращая отцов этих семей в разные стороны. Кого-то «налево», кого-то — к порнухе, кого-то — к другому браку. Мой, если можно так сказать, выход — еще не самый худший.

Я действительно злоупотреблял своим положением преподавателя, в частности, возможностью и необходимостью общения с большим количеством людей моложе меня. И наличие среди этих людей не только представителей одного со мной пола, не могло оставить меня равнодушным.