В ритме гоор

Саид не знал, что сказать, как утешить бабушку.

– Всё не так уж плохо, ба. Всё будет хорошо, – такими были его слова, объятые холодной дрожью боли, нахлынувших воспоминаний.

Вечером, вновь и вновь прокручивая в голове этот разговор, юноша вдруг подумал о том, что и сам считал себя виноватым в разлуке с матерью и даже находил для этого сотни причин и изъянов в себе. Теперь он видел, что и бабушка считает виноватой только себя. А может быть, и папа, и даже мама тоже считают, что виноваты они сами. «Как всё глупо», – пронеслось в его голове. И, не желая больше думать об этом, он отвернулся к стене и закрыл глаза.

Глава 4. Отец

Утро. Пасмурно. Мелкий дождь отвлекал от долгого рассказа учительницы истории. Рассказывала она интересно, приводила примеры, но в этот день Саид никак не мог сосредоточиться.

«Бабулю жаль… Да и отца по-своему можно понять… Надо бы с ним поговорить, но послушает ли он меня, захочет ли говорить на эту тему? Всё равно нужно к нему пойти, попытаться».

Отец сильно постарел за эти годы, осунулся весь, глаза налились красным и, казалось, вот-вот выкатятся из глазниц.

– Здравствуй, отец. Как твои дела?

– А, сын… Давно не заходил проведать отца, заходи, садись. Жена, накрой нам на стол! Ну, рассказывай, как твои дела, как школа?

– Ничего. Нормально всё.

Тут отец достал из-под стола две рюмки, бутылку водки, выпитую до половины.

– Я пью, а ты не пей. Я в твоём возрасте не пил. Но ты и потом не пей – нет в ней ничего хорошего.

– Отец, мне нужно поговорить с тобой.

– Ну, – уставился на него Зулумхан, – что случилось?

Саид молчал, не зная, как сказать и нужно ли вообще что-то говорить.

– В школе проблемы? Ну говори же, не бойся.

– Бабушка Зульхижат в последнее время часто болеет. Может, придёшь?

– Вчера только её видел, нормально она. Да и вообще, чем чаще меня видит, тем хуже ей становится. Так и ей меньше нервотрёпки, и мне головной боли меньше будет.

– Всё-таки зашёл бы проведать, она бы очень обрадовалась.

– Ты ещё маленький, сын, но всё же я скажу тебе: всю жизнь она мне испортила, понимаешь, всю, и вот таким вот я стал из-за неё. Так что сама виновата… Пусть теперь гордится сыном! – зло усмехнулся он.

«Если так рассуждать, я тоже могу сказать, что ты испортил мне всю жизнь, но я ж этого не говорю», – подумал Саид, но высказать вслух он не посмел.

Раздался плач ребёнка. Отец вздрогнул, посмотрел в сторону люльки, накрытой старым одеялом, и прокричал:

– Асма, не слышишь, что ли, ребёнок плачет!

Впопыхах, вытирая руки о полотенце, прибежала женщина лет тридцати пяти (уже четвёртая женщина, после трёх разводов, вошедшая в его жизнь), взяла ребёнка на руки, стала его укачивать, но тот всё не успокаивался.

– Нужно ему смесь приготовить, ты не возьмёшь? – неуверенно спросила она, обратившись к отцу.

Отец ничего не ответил, но посмотрел на неё так, что женщина быстро опустила глаза.

– Дай его мне, – протянул Саид руки, и вскоре у него в руках очутился двухмесячный младенец, сопровождаемый благодарным взглядом матери.

Было страшно держать его на руках, у Саида перехватило дыхание, он боялся даже шевельнуться.

– Родила мне на голову, будто я в состоянии с ним нянчиться… – потушил сигарету Зулумхан.

«Может, отец и про меня так думал, когда я родился?» – промелькнуло у Саида в голове.

Вернулась Асма с бутылочкой молочной смеси в руке.

– Ах ты мой маленький, ты моя радость, – улыбалась она Расулу. – Ну что, проголодался, а? – и вышла с ребёнком в другую комнату.

– Любил я, сын. Любил до потери пульса. Сильно. А моя мать, да и весь тухум встали против меня. Они обманули меня, сказав, что она уже засватана. Не хотели родниться с семьей неузденов.

– Но отец, разве время деления на узденов не закончилось? Ведь теперь нет господ и слуг.

– Хама всегда ею останется. Сам был не рад. Но сердцу приказать не мог, и когда сам решился, поборол себя, мать отказала. Вот так.

– Я всегда думал, что «хама» это нечто позорное, но теперь, поняв, что так называли слуг и чернорабочих, я удивлен: это же были не тёмные времена девятнадцатого века, отец, а где-то (он принялся высчитывать время молодости отца) семидесятые годы двадцатого века! Разве мы не равны перед Богом? Что с того, что они родились в семье бывших рабов, если сейчас их ничего от нас не отличает – ни в плане достатка, ни ума?

– Ты в своём уме вообще?! Никакое время, никакие века, ничто не изменит родовой принадлежности, и никогда, даже перед Богом, хама не будет равен уздену, – разгорячился Зулумхан.

– Ладно, отец, пойду я, пора уже, – засобирался Саид, увидев бесполезность спора. «А ещё говорит, что любил её. Как его понять?..»

– Куда ж ты так быстро, куда торопишься? Сейчас стол накроем, покушаем…

– Нет, отец, мне пора, я как-нибудь ещё загляну.

– Только обязательно приходи, слышишь?!

– Угу, – пробурчал Саид, кивая головой, и вышел на улицу.

Лучи солнца ослепили его, и он, прищурив глаза, поискал обувь, наскоро надел её и вышел на улицу. «Как же скоро дождь сменился солнцем, – подумал он. – Пойду, поиграю в волейбол, парни, наверное, уже собрались».

Глава 5. Брат Максуд

Саид поздно проснулся и потому шёл в школу впопыхах. Дыхание уже перехватывало – ещё бы, нелегко идти вверх, удерживая первоначально заданную скорость. Но медлить было нельзя, не то он опять опоздает, и опять классная руководительница будет ему объяснять, как это плохо. На школьной площадке не было никого. «Не хотел, но всё равно опоздал! Лучше на второй урок пойду, а то нотаций и от математички добавится».

Он сел на скамейку, что стояла рядом с туалетом, но внезапно услышал крики. Побежал. За углом кладовой трое мальчишек толкали его сводного брата Максуда и громко ругались. Брат, судя по жестам, слабо возражал окружившим его мальчишкам и, казалось, в чём-то перед ними оправдывался.

Брат особо не выделялся в школе, в конфликты не вступал, учился на совесть. Мальчик был хилый, часто болел – вот всё, что знал о нём Саид. Они никогда не разговаривали, а только со стороны посматривали друг на друга.