В Розовом

Начало шаблонное, но очень эффективное. Во-первых, мы обращаемся к религиозным чувствам. «Сестра» не участвует в нашем шоу, но упоминания о ней вполне достаточно. Во-вторых, плохая погода вызывает у большинства зрителей ощущение уюта. Пусть им покажется, что они тоже сидят в теплой студии в ярком свете софитов.

И тут Феликс изящно меняет тему. Он представляет нам еще одну ведущую, женщину года на три старше, по имени Сара. Сара хочет испечь печенье по секретному рецепту, который расскажет зрителям в конце шоу. Наш товар уже на сцене, но до поры до времени спрятан. Мы держим его в секрете до самого последнего момента — пока не возникнет проблема.

Проблема обнаруживается, когда они начинают печь печенье. Ведущие увлеклись решением проблемы, а зрители-поведением ведущих.

— Перед шоу я должна была почистить духовку, но мое чистящее средство мне не нравится, — жалуется Сара. — После него все как-то… пахнет.

Сара и Феликс «ищут» решение проблемы, которая, как всегда бывает, возникла на ровном месте.

— А вас тоже раздражает запах в духовке? — спрашивает Феликс.

Аудитория охает.

Понятно, на кого это рассчитано. Хотя и не Слишком явно.

Переводим камеру на студию: женщины утвердительно кивают, мужья их успокаивают. Некоторые озабоченно склонили головы, как будто говоря: «Ну, милая, откуда же я знал, что это тебя так беспокоит? Ведь можно как-то помочь делу, а?»

Я стараюсь очень тщательно рассчитать время, чтобы в самый подходящий момент — оп! — перед зрителями возник наш товар. Ведущие находят его под стойкой, в столе или где-то еще. Сюрприз! Мы и не подозревали, что он все это время лежал там. Так развитие событий не прекращается, им не нужно, например, идти в магазин.

Ну а потом действие продолжается: с помощью нашего товара что-то чистят, скребут, взбалтывают или что он там еще делает. Потом называют цену и телефон. Итак, в конце получаса по законам телевизионного осмоса зрители захотят его купить, сами не понимая почему.

Инфорекламный ролик очень похож на фильм про пиратов. Только роль сокровищ играют зрители.

— Еще один пример движения можно найти в так называемых фильмах о монстрах, — говорит доктор Драйвер. — Фабула до максимума, а иногда и до абсурда сконцентрирована на погоне и спасении, на бегстве и преследовании. Как только монстр ловит невинную студентку, действие замирает. Что именно он собирается с ней сделать, не столь важно. Главное — что придумываем себе мы сами. Если показать все это в кадре, можно разрушить фантазии зрителей.

Доктор Драйвер подзывает к себе девушку из группы и просит разрешения крепко ее обхватить.

Играя роль монстра, он делает вид, что пожирает плененную студентку. Потом останавливается и говорит остальным:

— Зритель может подумать: «Э нет, я бы на месте монстра сделал со студенткой кое-что другое», — и изображает Джерри Льюиса.

Заплатившие кучу денег «семинаристы» внимательно следят за каждым его движением. Они было засмеялись, но тут же замолчали, потому что шел последний час семинара.

— Или возьмем романтическую историю. Любовный роман — танец вокруг взаимоотношений (СЕКСА). Но самого секса в сюжете нет. Мы видим героев до и после секса. Мы видим, как они стремятся к сексу, и видим, к каким смешным последствиям это приводит, но сама постельная сцена может вызвать у зрителя неприятие. Я бы с этой студенткой сделал в постели кое-что другое! — Доктор Драйвер снова изображает Джерри Льюиса, но на этот раз шутка не удается. — Постельные сцены — очень опасная территория. Фильм не о сексе, хотя именно секс движет героями. Сам же секс неподвижен. Он замораживает сюжет и делает сцену субъективной. Или зритель не чувствует в сцене движения, потому что в ней не участвует.

Он снова поворачивается к доске с названиями разных жанров кино и начинает подводить итоги.

Скрипя мелом, Драйвер подчеркивает слово «монстр».

— Монстр, пожирающий девушку, не движется, — говорит доктор Драйвер. — И человек, который ограбил банк и тратит награбленное, не движется. Но в эти сцены тоже можно ввести движение. Как Альфред Хичкок в сцене убийства в «Психозе». Каждые полсекунды он менял ракурс, чтобы зритель не устал от вида взлетающего и опускающегося ножа.

В этот момент его советы показались мне какими-то ограниченными, фанатичными и совсем не новыми. И вообще разве кино надо снимать одним способом? И за это я выложил семьсот баксов…

Такая мысль, похоже, одновременно пришла ко всем остальным участникам. Семинар подошел к концу, а они не почувствовали себя ни на йоту умнее. Они и не стали умнее.

— И не стали умнее, — повторил я вслух, сидя на чердаке и читая старую тетрадь. Да, нас просто надули. Совсем как в инфорекламе. — Почему я этого не понял раньше? — На этот раз я обратился к сидящей на столе кошке.

Кошка, моргая, посмотрела на меня.

Где там мой научно-фантастический боевик?..

Слепые негроидные кентавры-альбиносы живут в поселке среди холмов бескрайней саванны, покрытой прохладным пламенем лаванды. Посреди поселка стоит Черный Парфенон из автомобильных шин. Там обитает их оракул-вождь, слепой негроидный двуполый кентавр-альбинос. Ему прислуживают крошечные эогиппусоподобные кентаврицы-сирены. Они толпятся вокруг оракула и напевно читают ему свитки, записанные с его откровений во сне бескровными крылатыми мальчиками, что висят под потолком, как зеленые летучие мыши, храпят и хихикают себе под нос. У слепого негроидного кентавра-альбиноса два пениса и две вагины. Одна пара гениталий расположена в нижней части человеческого торса. Эти маленькие гениталии декоративны, но функциональны, что нередко подтверждается эогиппусо-сиренами, когда те лижут оракула и совокупляются с ним, наполняя свои тела его семенем. На протяжении всего полового акта их считают периферическими манифестациями оракула. Любой их крик, слово или фраза в этот момент приписываются самому оракулу и тщательно фиксируются вечно висящими рядом писцами. Вторая пара гениталий — конский пенис и лошадиная вагина — огромны и служат для зачатия и рождения прекраснейших конемутантов вселенной: двухголового зеленого пегаса-гермафродита с гривами сияющих перьев, кентаврицы с двумя женскими туловищами спереди и сзади лошадиного, водяной кентаврицы-медузы, которая пеленает жертвы в светящийся кокон паутиной из своих прядильных сосков.

Наши святые связаны и брошены в краску с антилопьими мордами, аналогами людских болезней, поющими златые страницы и катастрофы. Абсорбируя скорость, мы таем в резонансе исчезновения и перерождаемся в сладкогласный кадастр невидимости. Союз движения со звуком неповиновения. Метапегасовые боги-облака, прозрачно-отрешенные, немо плывут дальше…

Глава 10

Я отрываюсь от работы — интересно, купят мой сценарий или нет? — выключаю машинку, вытягиваю из нее лист розовой бумаги (белая кончилась) и кладу на карточный столик, по углам украшенный зелеными и красными птицами. Столик такой хлипкий, что с трудом выдерживает тяжелую пишущую машинку. По-моему, в сценарии не хватает действия. Поперек розового листа я пишу себе памятку: «ДЕЙСТВИЕ!»

Спущусь-ка я вниз, поищу среди бумаг один пропавший негатив. В свои немолодые годы я начинаю ценить время, нужное для самых простых действий. Возможно, в маленьком путешествии вниз по лестнице, в самом этом движении, заключен весь смысл жизни.

Наклоняюсь и запускаю руку под раковину. Отпихиваю в сторону что-то непонятное и вытаскиваю старые бумаги.

«Очистишь свой дом — очистишь свой ум», — как говорил ученику один мастер дзен.

Стукаюсь головой то ли о раковину, то ли о какой-то выступ.