В руках врага

Римо сказал, что ему наплевать.

Тогда Чиун спросил, почему же, если Римо наплевать, он просив его, Чиуна, выступить в качестве толмача. Проблема в том, сказал Чиун, что он очень покладистый человек. А люди имеют склонность садиться на шею добросердечных.

Утром следующего дня Римо познакомился с самой прекрасной женщиной из всех, которых ему доводилось встречать в своей жизни.

Глава седьмая

Была полночь, в такой час мог работать за письменным столом лишь человек с весьма своеобразными привычками. Итак, доктор Харолд В. Смит сидел за своим рабочим местом, когда зазвонил особый телефон.

Он снял трубку и услышал, как на другом конце провода упал аппарат. Потом несколько секунд слышалась какая-то возня и пыхтение, после чего раздался свистящий шепот президента, который пытался перекрыть оглушительный треск и свист.

— Хорошо сработано!

— Прошу прощения, сэр? — сказал Смит.

— Европейское дело. Прошло как по маслу. Мне доложили, что «Треска» приказала долго жить.

— Я вас едва слышу, — сказал Смит.

— Я здесь не один, — продолжал шипеть президент.

— А кто там?

— Мамуля. Первая леди. Она слушает радио.

— Господин президент! Такого еще никогда не было! Если вы хотите поговорить со мной, прошу вас, делайте это, когда рядом никого нет.

— Но как мне выпроводить мамулю?

— Вытолкайте ее вон и заприте дверь на ключ! — сказал Смит и бросил трубку.

Через несколько минут телефон зазвонил вновь.

— Слушаю.

— Зря вы вспылили, — сказал президент нормальным голосом — голосом, похожим на тот, что можно услышать у конвейера на автомобильном заводе в Детройте или на газопроводной станции в Джолиете; это был голос, принадлежащий человеку, которого народ избирал бы из года в год на любые государственные должности, потому что его обладатель был выходцем из народа. Это был голос, обладателю которого народ отказал бы в праве занять важнейший государственный пост, потому что он был уж слишком явно выходцем из народа, а люди хотят иметь президента лучшего, чем большинство из них. И они этого не скрывали.

— Вы напрасно обиделись, господин президент, — сказал Смит, — вот уже двенадцать лет я соблюдаю все меры безопасности и секретности в работе нашего подразделения. И добивался этого отнюдь не потому, что позволял своей жене слушать у меня над ухом радио.

— Ну ладно, ладно. В общем, мне кажется, что эта ваша парочка все уладила в Европе. В донесениях, которые ложатся мне на стол, говорится, что русские отозвали всех своих сотрудников из группы «Треска».

— Ложная информация.

— Ложная? Я с трудом в это верю. Информация поступила от дружественных государств. От союзников.

— Ложная! — повторил Смит. — «Треску» никто не отзывал. Она уничтожена. «Трески» более не существует в природе.

— Вы хотите сказать…

— Именно это я хочу сказать. Я дал задание нейтрализовать «Треску» и обезвредить ее. Ее нейтрализовали и обезвредили так, что лучше и быть не может, — сказал Смит.

— Эти двое?

— Эти двое, — подтвердил Смит. — Но это еще не конец. Остается маршал Деня, которого срочно вызвали в Кремль дли консультаций. Он командующий «Трески». Он непременно перейдет в контрнаступление с чем-нибудь новеньким.

— И что же делать? — спросил президент.

— Предоставьте решать нам. Ситуация будет под контролем.

— Ну… если вы так считаете… — Президент, похоже, засомневался.

— Спокойной ночи, — бросил Смит.

Поставив телефонный аппарат обратно в ящик стола, Смит вернулся к чтению последних донесений, подготовленных заокеанскими агентами КЮРЕ — полицейскими, журналистами, мелкими сотрудниками иностранных правительственных учреждений, которым было лишь известно, что они за ежемесячное вознаграждение снабжают информацией некое американское официальное агентство. Все они догадывались, что это — ЦРУ. И все ошибались.

Их рапорты — вся эта сырая информация, частью достоверная, частью — не более чем сплетни и откровенная ложь, поступающая от тех, кому русские платят за то, чтобы они переправляли в США «дезу», — неиссякающим потоком попадали в компьютеры КЮРЕ в санатории Фолкрофт в Рае, штат Нью-Йорк, на побережье Лонг-Айленда. В компьютерах информация обрабатывалась и сопоставлялась. Никому, даже самому гениальному человеческому мозгу такая работа не под силу. Служащий, уже неделю не появлявшийся на работе, выловленное где-то из реки тело утопленника, авиабилет, оплаченный наличными мужчиной с русским акцентом, — компьютеры связывали все тонкие нити фактов в один клубок, а потом на пульте, к которому имел доступ только доктор Смит, возникали версии того, что же произошло, причем результаты обработки информации классифицировались по рубрикам: «Убедительно», «Весьма вероятно», «Вероятно», «Возможно», «Вряд ли» и «Невозможно».

После чего Смит, воспользовавшись компьютером, который производил операции, недоступные человеческому мозгу, делал то, что не мог сделать ни один компьютер. Он мгновенно оценивал общую ситуацию, взвешивая все «за» и «против», учитывая риск и выгоду, приоритеты, деньги и человеческие ресурсы, чтобы сформулировать очередное задание для КЮРЕ. И так он работал изо дня в день, редко ошибаясь, будучи в курсе (но не испытывая благоговения по поводу) того факта, что на зыбком рубеже, отделяющем сильные Соединенные Штаты от слабых и безоружных Соединенных Штатов, стоит он, доктор Харолд У. Смит. И Чиун. И Римо.

Смит не испытывал чувства благоговения, ибо ему недоставало воображения для того, чтобы нечто подобное испытывать. Это было его главным достоинством как мыслящего существа и ценнейшим качеством как главы секретной службы, которая внезапно получила задание по глобальному обеспечению безопасности Америки.

— Этот Смит просто идиот, — сказал Чиун.

— Это еще почему, папочка? — смиренно спросил Римо, глядя на Чиуна. Тот был в своем утреннем золотом халате, но на фоне яркого утреннего солнца, чьи лучи лились в широченное гостиничное окно, был виден только его темный силуэт. Чиун смотрел на улицу. Он стоял неподвижно, вытянув руки прямо перед собой; его длинные ногти едва касались тонких желтоватых тюлевых штор, ниспадавших от потолка до пола.

— Мы закончили здесь свою работу, — говорил Чиун. — Что же мы тут делаем? В этом городе любое блюдо испорчено обильным соусом, все фруктовые соки перенасыщены ферментами, а люди изъясняются на языке, который скребет по барабанным перепонкам точно напильник. И еще — что они сделали с Лувром! Какой позор! Не нравится мне Франция. И французы не нравятся. И французский язык мне не нравится.

— Ты предпочитаешь слушать, как американцы разговаривают по-английски? — спросил Римо.

— Да, — ответил Чиун. — Точно так же, как я предпочел бы слушать рев осла.

— Скоро мы вернемся домой.

— Нет. Мы вернемся в страну Смита и автомобилестроения. Для тебя и для меня дом — Синанджу.

— Ох, только не начинай все по новой, Чиун, — сказал Римо. — Был я там. В Синанджу холодно и пусто, в тамошние жители бессердечны и коварны. По сравнению с твоей деревней Ньюарк может показаться земным раем.

— О, ты говоришь как туземец, который столь же презрительно отзывается о земле своих предков, которую любит, — сказал Чиун. — Значит, ты воистину из Синанджу.