В русском лесу

— Не хотите ли покушать?

— Хочу, — говорит Чамджи; и тотчас ей на подносах разные кушанья подают: и стерлядь, и жареного муксуна, и водочки, и поросенка, и рябчика, и цыпленка. Чамджи ест, пьет и все добрым словом поминает Масси Паю.

А захочет Чамджи купаться, выскажется об этом прислужницам, те под большую музыку ведут ее в бассейн и под руки сводят в воду, лягушка плавает и квакает от удовольствия и радости.

Долго ли коротко ли жила лягушка в счастливом дворце, неизвестно. Прослышала про лягушечье счастье Девка-Охалка. Завидно ей сделалось, захотела она заиметь такой же дворец, как у Чамджи. Пошла она к Чамджи, упала в ноги и говорит, плача: ее тоже прогнал мужик, не знает она, куда податься, хоть в болото лезь. Лягушка пожалела Охалку и разрешила ей жить во дворце.

Ладно, долго ли коротко ли живет Охалка во дворце, зло ее давит, не хочет она жить приживалкой, хочет она сделаться первой, чтобы за ней бархатный хвост прислужницы таскали и рюмочку с вином подносили перед едой. Не в силах бороться с завистью, она пошла к черту-лозу и попросила совета: как ей изжить Чамджи. А черт всегда рад подлости, говорит: укради у нее золотое колечко, надень на руку — и сделаешься королевной, тебе будут прислужницы прислуживать, для тебя будет играть большая музыка.

— Спасибо, черт! — сказала Охалка. — Как я добьюсь своего, так приходи в гости, я тебя ублаготворю.

Только благодарить-то Охалке черта было рано. Многое знал черт, да не все. Знал, вся тайна лягушачьего счастья не в кольце, а в том, что его надо почавкать, чтобы исполнилось задуманное, об этом он не знал. Отсюда и неудачи вышли у Охалки. Колечко она украла, надела на руку — и тут же сама сделалась лягушкой. Квакает: ква-ква. А Чамджи, наоборот, сделалась девицей-раскрасавицей. Велит она своим прислужницам: осторожно взяли бы они лягушку, отнесли бы на болото и бросили между кочек. Прислужницы исполнили приказание: посадили в корзину лягушку и понесли на болото. Только хотели выпустить, как лягушка подпрыгнула и укусила одну девушку за нос, а в другую собственным пометом швырнула.

— Мерзкая дрянь! — Девушки-прислужницы накинулись на злую лягушку и растоптали ее. Тогда из того места, где растоптали лягушку, стали роями вылетать комары и мошки — таежный гнус. Много налетело, целые тучи кровопийц поднялись в воздух...

От Охалки зло, она виновата. А еще от прислужниц: не надо было топтать лягушку. Недаром говорится, не тронь дерьмо — не пахнет...

2. Таежная девка

Иван-охотник на Ёлтыревой реке промышлял. Год неурожайный: кедровый орех не уродился, а оттого и соболя нет, и белки, и птицы мало, даже казара-кедровка куда-то откочевала. Иван лежит на нарах в избушке, думает: плохое житье, не фартит, хоть бы таежная девка помогла, что ли!..

Утром встал Иван, поел что бог послал, собаку накормил, отправился на промысел. Идет — лыжи скрипят, крупинки сверху от ветра валятся вниз, сучки потрескивают. Слышит: собака загавкала. Смотрит: белка скачет, серая, пушистая, на шее цепка золотая. Иван прицелился, выстрелил, белка упала. Иван цепку спрятал, а белку в избушку унес, ободрал, шкурку сушиться повесил, а тушку — за пазуху, — значит, понял: таежная девка ему знак подает: выйдет, дескать.

Ждет таежную девку Иван, думает: как бы ее перехитрить.

С вечера наготовил он много дров — с одной стороны еловые, с другой — пихтовые. Сам сидит в избушке, в котле на железке белку варит, дверь приоткрыл, чтоб запах мяса далеко занесло: на запах должна выйти из урмана таежная девка.

Но вначале к Ивану на запах беличьего мяса выходили звери разные: медведь коряжинами швырялся; рысь скалилась, рычала; еретник зубами клацал. Но Иван бесстрашный, сидит себе возле печки, дровишки подкладывает, усмехается, думает: не таковский он, чтоб его запугать.

В полночь буря поднялась, померкли звезды, деревья зашатались. Слышно: снег скрипит, человек идет. Видит Иван: девка из гущины выходит, красивая, волосы по плечам распущены до пяток самых. Подошла, из-за порога рукой хвать, хотела из котла белку добыть и съесть. Но Иван не дал, сказал:

— Сначала, гостья, давай дрова жечь!

— Давай дрова жечь, — согласилась девка.

— Мой костер еловый, а твой пихтовый, — сказал Иван. — Согласна?

— Будь по-твоему, — сказала девка. — Мой — пихтовый.

Костры горят, Иван с девкой между огней сидят, слушают. Пихтовые дрова искрами стреляют, еловые — на разные голоса воют, знать, мужчинское, Иваново, побеждает.

— Хорошо твои дрова горят, — говорит девка и снова к котелку, опять хочет белку выметнуть и съесть. Но и тут опередил Иван девку, схватил белку, разломил на две части: переднюю — себе, заднюю — девке отдал.

Поели.

— А теперь давай спать ляжем, — сказала девка, — вместе. — Сняла она с гвоздя Иванову фуфайку и хочет ее постлать на нарах. А Иван не дает, — снял с гвоздя ее тужурку из лосиной шкуры, стелет на нары, говорит:

— На твоей одежке спать будем, а моею оденемся.

Тогда таежная девка взвыла в голос, лицо волосами вытерла, говорит:

— Перехитрил ты меня, Иван, теперь я твоей женой буду, помогать тебе буду, только ты за мной не подглядывай, не дознавайся моих тайностей.

— Ладно, будь по-твоему, — пообещал Иван. — Мне в бабьи дела встревать нечего.

С тем и спать легли, сделались мужем и женой. Дома на Оби у Ивана жена, дети, на речке Ёлтыревой — таежная девка. То в доме хозяйничает Иван, то на Ёлтыреву торопится. Идет — сердце колотится: шибко любит он таежную девку. И она его, хитрого, любит, помогает ему на промысле.

Не фартило Ивану, бедно жил. А с той ночи, как спознался с девкой, стало ему фартить. И белок, и соболей, и лисиц, и колонков, и бобров, и выдр — всего невпроворот он добывает. В деревне на Оби все удивляются: откуда такое счастье Ивану в руки идет? А Ивами рад бы сказать, да и сам не понимает, откуда. Придет на Ёлтыреву — стены шкурками увешаны, складывай в мешок да продавай.

Раз Иван идет на Ёлтыреву, любопытство ему бока зудит: узнать бы, как девка добычу добывает!.. Дал Иван обещание не подглядывать, но ежли незаметно, то, поди, вреда не будет. Так думает Иван, сам подкрадывается к избушке, в щелку глядит. Видит: на чурбаке девка сидит, гребнем волосы на голове, что до пяток, расчесывает. Как чеснет, так на пол с дюжину белок упадет, вдругорядь чеснет — дюжина соболей.

«Вот здорово! — подумал Иван. — С такой до смерти не надо расставаться, богачом она меня сделает».

А девка его уже учухала, грозит во дверь: не надо-де так, а то всего он лишится.

Иван не стал больше подглядывать, снова живут. Опять он едва успевает зверьков обдирать да сбывать скупщику. Еще богаче сделался. Пить стал, перегаром от него разит, чиркнет спичку — синий огонь возгорается.

Раз пьяный Иван опять захотел посмотреть, как девка соболей и белок из головы вычесывает. Про обещание забыл, подкрался, в щель заглядывает. А девка снова его учухала, — как закричит диким голосом — все кверху поднялось, исчезло. Ваньку о землю шибануло.