В сердце войны

– Пойди к тетке Марусе, молочка принеси, – сказала пожилая хозяйка внуку и вручила ему завернутый в чистую ткань глиняный кувшин, – смотри не разбей, неси аккуратнее.

– Ладно, ба! – ответил ей Витя и вышел за калитку.

Едва он повернул за угол, как увидел в узком проулке двух мужчин – соседей по улице, шедших с вещмешками за спинами. А за ними, поддерживая друг друга под руки, шли, рыдая, их жены. Одна из женщин особенно горько переживала предстоящую разлуку с мужем, отправлявшимся по призыву на еще неведомую никому войну. Она закрывала ладонями нижнюю часть лица, потом вскидывала руки в сторону удаляющегося мужчины и надрывно, с воем в голосе кричала:

– Ну куда ты, куда? Ваську припомни. Какой он с войны вернулся? Кожа да кости. Весь обмороженный!

Витя вспомнил уже почти забытого по малости лет своих соседа, жившего через несколько домов, – дядю Василия, который больше года назад вернулся после Финской войны домой. Невероятно худой, с выпученными глазами, с лицом бледным, как у покойника, с серым цветом кожи, хромой на обе от обморожения ноги. Он умер вскоре после возвращения домой. У Вити всплыли в памяти слова возвращавшихся с поминок соседок, которые приговаривали, вспоминая Василия, что был плотен телом, силен, крепок и удал. Что любая работа спорилась в его руках. А женщины заглядывались на него, даже женатого.

Мальчик шел за провожавшими своих мужей женщинами, одна из которых продолжала громко рыдать и причитать. Вторая только тихо плакала, вытирая одной рукой слезы с лица, а другой держала под локоть подругу. Ее двенадцатилетняя дочь тоже плакала, неловко смахивая слезы с раскрасневшегося лица, на котором взбух и стал пунцовым ее носик. Витя еще долго провожал взглядом удалявшихся женщин. Он так и не решался отвести от них глаза, невольно представляя себе, как будет уходить на фронт его собственный отец, который уже сегодня должен сообщить дома точную дату своего убытия.

– Здрасьте! – сказал мальчик взволнованной старушке, тетке Марусе, встретившей его на пороге своего дома.

Она молча взяла у него глиняный кувшин и так же молча повернулась и ушла внутрь дома. Витя проследовал за ней, видя необычное поведение старой женщины, которая, как правило, всегда была разговорчива и обязательно угощала чем-нибудь вкусненьким приходившего к ней внука любимой подруги. Сегодня женщина таковой не выглядела. Еще в Первую мировую потерявшая одного сына, а в Гражданскую – второго, она прекрасно понимала, какие страдания будут принесены в дома ее соседок.

– Папка твой когда уезжает? – спросила она мальчика, когда выходила из погреба, в котором держала кувшины и бутыли с коровьим молоком.

– Не знаю. Сегодня должен сказать, – ответил ей Витя, наблюдая ее необычно взволнованный вид.

– Ой! Что будет, что будет! – запричитала тетка Маруся, садясь за стол возле окна, выходившего на улицу, за которым было видно, как очередная молодая женщина шла под руку с мужчиной, за плечами которого виднелся походный вещмешок.

Она приложила пальцы правой руки к губам и тихо сама себе сказала:

– И внуков моих, наверное, тоже заберут. Возраст то у них подходящий, – всхлипнула она и горестно завыла, обливаясь слезами и уронив голову на грудь.

Витя спешно выскочил из ее дома и сломя голову, не чувствуя под собой ног, побежал домой. Он ничего не видел и не слышал. Людское горе врезалось в его маленькое детское сердце. Едва добежав до дому, он поставил кувшин с молоком на стол в сенях и тут же, выскочив на улицу, спрятался за сараем. Там он сел на корточки, сложил руки на коленках и тихо заплакал, жалея отца, которому предстояло самому участвовать в неведомой, но, видимо, очень страшной войне, и мать, остававшуюся одной с тремя маленькими детьми на руках.

– Витька, айда к военкомату! – позвал его Цыган. – Там мужики со всего города собираются. Все хотят ехать воевать с Гитлером.

Мальчишки под предводительством ребячьего авторитета Цыгана быстро, почти бегом, направились к центру города. По пути они находили длинные тонкие палки и, представляя, что это винтовки и сабли, имитировали стремительные атаки и сражения с врагами, изображаемые в духе героев всеми ими не раз виденного фильма «Чапаев».

Ближе к центру города улицы были заполнены людьми, что было необычно. Несмотря на понедельник, людские потоки и толчея напоминали воскресный торговый день, когда на центральной площади собирались торговцы. Но сейчас их почти не было. А по улицам передвигались большей частью молодые мужчины, часто в сопровождении женщин и детей. Возле торговых рядов играла гармошка. Кто-то звонким голосом пел частушки. А сквозь плотную толпу мальчишки, наклонив головы, видели через ряды ног танцующих под музыку людей. На другом конце торговых рядов тоже играла гармонь. Но вместо частушек и звонкого смеха молодые мужские и женские голоса пели модные патриотические песни. Гармонист звонко проговаривал под музыку очередной куплет, а потом почти вся толпа одновременно хором пела припев. Мальчишки остановились возле них. С улыбками на лицах, поворачиваясь друг к другу, они тоже подхватили слова песни. Как только гармонист стих, один из ребят радостно прокричал:

– Митя!

К ним подошел худощавый молодой человек, брат того самого мальчика, который радостным воплем обозначил его приближение.

– А вы-то что здесь делаете? Тоже в военкомат идете? А не рано вам еще? Годов десять подождать придется. К тому времени Гитлер уже разбит будет! Домой идите. – Он погладил по голове своего маленького брата и, переведя взгляд на Витю, уже серьезно спросил его: – А твой-то папка когда отправляется?

Мальчик ничего не ответил. Он лишь смущенно пожал плечами.

– Митя, а ты что, тоже на войну собираешься? Мамка сказала, что тебя не возьмут. Восемнадцать только в августе будет, – с немного ехидным выражением сказал младший брат молодого человека.

Тот немного смутился, улыбнулся и ответил:

– Вот так и сказали. Будет восемнадцать, тогда приходи. – Он снова посмотрел на Витю. – А папку твоего я видел. Он верхом приезжал в военкомат. Побыл там и уехал. Хотел спросить его, да не успел.

Митю кто-то окликнул, и он тут же отошел от ребят, оставив их одних.

После услышанного в свой адрес вопроса о времени отъезда отца Витя погрустнел. Цыган заметил это и отвел глаза в сторону, понимая волнение своего лучшего друга. Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, он предложил ребятам двинуться в сторону военкомата, чтобы посмотреть на то, что там происходит.

В тот вечер отец так и не появился дома. Утром, едва проснувшись, Витя понял, что тот даже не ночевал дома, так как отцовский помазок для бритья оставался сухим. Сухим было и его полотенце, висевшее точно так же, как было оставлено прошлым утром. Он сразу подошел к матери, надеясь поинтересоваться, не уехал ли на фронт отец. Но остановился, едва увидев, что мать выглядит по-обычному, не заплаканная и не расстроенная. К тому же наличие бритвенных принадлежностей на своих местах тут же подсказало мальчику, что отец еще не уехал, иначе бы все эти предметы взял с собой.

Мать сидела на кровати возле детской люльки, подвешенной к потолку, и, взяв на руки четырехмесячную Тамару, играла с ней, приговаривая:

– Вот папа наш приедет на обед. Покушает. Расскажет нам последние новости. Мы будем кормить его и слушать. Да-а?

Девочка улыбалась, ловя интонацию в голосе и выражение лица матери.

Вскоре действительно приехал отец. Вид его говорил о сильной усталости, волнении и заботах по службе. Он был немного бледен. Глаза воспалены от недосыпа. Губы плотно сжаты, как обычно, если его что-то беспокоило. Вопреки сказанному матерью о новостях, которые ему предстоит поведать за обедом, отец молчал и почти не произнес ни слова. Но, что сразу было замечено мальчиком, он довольно обеспокоенно смотрел на жену и детей. Бросал на них взволнованные взгляды и быстро отводил глаза в сторону.