В шаге от вечности

Тут были ВИПы. Не нищая богема типа непризнанных гениев визуализации и 3d-моделинга, а эстеблишмент и «денежные мешки». Столпы и титаны, держащие небосвод. Все в костюмах ценой в мобиль эконом-класса. У некоторых даже часы на руках. Хотя точное время можно узнать за долю секунды, просто скосив глаз в сторону! А то и просто подумав об этом.

С ухмылкой Григорьев пробежал глазами их профили, где была предназначенная для посторонних информация. Там были регалии, проекты, в которых они участвовали и награды. Длинны-длинные списки. А вот контактных данных не было – их оставляют только дураки, коммивояжеры да жрицы и жрецы продажной любви. ВИПы имели все основания опасаться маньяков и террористов.

Или просто обычных граждан… Не было в профиле и годового дохода. Иначе многие бы на улицах лопнули от зависти.

Григорьев был не в настроении, поэтому закрыл свой собственный айдент от всех, кроме экстренных служб. Теперь он стал невидим, ему нельзя отправить сообщение, нельзя прочитать его статус. Это было разрешено. Давать о себе информацию – право, а не обязанность. Хотя многие службы и органы считали иначе.

С теми, кого он знал лично, он поздоровался. Пожал руку нескольким таким же старикам, кого-то даже в ответ приобнял. Кивнул одному коллеге-скриптору (тот предпочитал звать себя сценаристом) в похожем на фрак пиджаке и с гривой седых волос, которого держала под руку женщина втрое его моложе. А одному композитору даже сказал пару слов.

К мертвецу подошел всего на секунду. Увидел, что тому очень старательно придали сходство с живым человеком. Даже омолодили как-то. Похоже, какие-то инъекции. Теперь в гробу он походил на себя сорокалетнего. В реальности… в последние годы он был куда более помятым, красноглазым и обрюзгшим.

Покойный был чисто выбрит и с непривычно непокрытой головой. А на портрете в траурной рамке, стоящем в изголовье, который потом установят на памятник – он был в своей любимой беретке, в которой появлялся даже на светских раутах, и со щегольской трехдневной хипстерской щетиной.

«Для молодежи хипстеры такая же древность, как хиппи», – подумал старик.

На остальных ему было плевать еще в большей степени. Он уже вышел из возраста, когда за социальный капитал трясутся. Да его капитал и так был выше некуда. Хоть формальный, хоть неформальный. Вот только с собой его не унесешь.

Похороны проходили по высшему разряду. Гроб принесли люди в черных костюмах – русский похоронный бизнес автоматизация коснулась, но «черный гроб на колесиках» – или лафет на автоматической платформе, оставался заокеанской экзотикой, которая считалась нарушающей ритуал. От покойного можно было ожидать любых чудачеств, вплоть до носильщиков-андроидов, но, видимо, детали погребения определили родственники. Почетного караула и салюта не было. К людям в форме мертвец относился плохо.

Зато был пастор-лютеранин. Покойный за несколько лет до смерти вышел из Московского прихода экуменистов, но в православие не вернулся, а перешел в религию своих далеких предков-немцев. Видимо, хотел перед смертью показать последний кукиш и без того переживающей не лучшие времена церкви, которую среди интеллектуалов не пинал только ленивый. Хотя, если подумать, чем она хуже католичества? Такой же театр в стиле ретро для тех, кто верит, что бессмертие можно получить в обмен на соблюдение правил.

В ушах зудел хорошо поставленный голос распорядителя похорон. Из этого хлыща получился бы хороший актер, и, похоже, актер – единственная профессия, которой сокращения не угрожали. Ведь не в любом контексте допустима голограмма или виртуал.

– Значительный вклад, внесенный покойным в дело изображения реальной, без прикрас, жизни страны рубежа веков… – продолжал вещать оперный баритон, усиленный, конечно, специальной стереосистемой.

Григорьев вытерпел эту речь ровно пять минут и почувствовал тошноту. Но не только от словесного сиропа. Голова заболела – видимо, отвык воспринимать так много устной речи сразу. Слишком долго жил один и общался с миром только через «провод».

В этом он не очень отличался от молодежи. Те тоже символами и пиктограммами общались едва ли не больше, чем словами, и из своей комнаты иногда днями не выходили.

Но привычки коммуникации отличались. Старики, дети далеких 90-х и еще более далеких 80-х, «миллениалы», как их еще называли – отправляли сообщения, только когда собеседник был далеко. Будто у них по-прежнему был в руках мобильный или, прости господи, пейджер. Те же, кто родился уже в новом тысячелетии – часто обменивались «эсэмками»[iii], даже если адресат был в другом конце большой комнаты. Составить ее за несколько секунд из занесенных в шаблон быстрого доступа ста-двухсот основных понятий, эмотиков и пиктограмм им было проще, чем подойти.

Возможно, когда-нибудь устный язык станет лишь языком церемониальным и личным, интимным. А для остального будут сообщения. Хотя, как подозревал Григорьев, современные влюбленные могли пользоваться «эсэмками» даже на дистанции ноль сантиметров и меньше.

Еще ему казалось забавным созвучие – старики вроде него помнили старые SMS. Хотя эсэмки произошли не от них, а от сетевых мессенджеров. Просто провайдером этой услуги выступало Международное агентство по коммуникациям, и они были бесплатны. И доступны, как и Сеть, на каждом квадратном метре земной поверхности. И в большинстве подземных сооружений, включая популярные у туристов пещеры. Но, в отличие от Сети, где существовала символическая абонентская плата, услуга «быстрой связи» была бесплатной. А в некоторых странах даже обязательной (якобы для возможности вызова экстренных служб, если человек попадет в беду). Хотя сектанты постоянно судились с правительствами и не хотели подключаться. Формат не менялся последние двадцать, а может и тридцать лет. За это время частные протоколы связи скакнули настолько далеко, что уже далеко превышали человеческие потребности. Дальнейшее расширение ширины канала почти всем казалось бесполезной игрой в бирюльки. Как и рост производительности вычислителей. А эсэмки были удобны и привычны, хотя кто-то видел в этом наступление на права и приватность.

Пока существовали только «перчатки» первых моделей, скорость обмена информацией была не выше, чем у устной коммуникации, а даже ниже. И не каждый хотел шокировать ретроградов, подняв посреди улицы руку и начав шевелить пальцами. Но технология совершенствовалась, и «наглазники» – окулярные сенсоры – позволили не только видеть Д-реальность, но и взаимодействовать с ней и с Сетью через улавливание движения глазного яблока.

Хотя далеко не все еще этим пользовались. Сам он никак не мог привыкнуть.

В начале века подобные приборы для распознавания движения глаза использовались для коммуникации инвалидов. Но никто не думал, что эти приборы годятся и для другого. И что тренированный глаз может быть способен на такие же точные движения, как палец – на выхватывание из пространства объектов: букв, цифр и эмотиконов, на кликанье по гиперссылкам, пролистывание списков, рисование.

Потом ту же сетку – для косметических целей – стали наносить непосредственно на сетчатку, ведь не всем хотелось быть «очкариками».

Была сетка прошита и у него. Но он через нее только смотрел, а взаимодействовать с Д-реальностью предпочитал по старинке. Для тех, кто был более консервативен, существовал апгрейд «перчаток» под названием «кастет» (он был чем-то похож на последний по форме, но умещался в руке незаметно). Там тоже применялся датчик изгиба пальцев, но не требовалось делать «печатающие» движения, так как улавливались малейшие колебания.

И мир изменился. Улицы стали чуть тише, а информация начала передаваться от человека к человеку с большей скоростью и меньшими потерями. Городской шум уже не мешал обратиться напрямую к собеседнику на другой стороне проспекта. И стена дома не мешала. При этом разговор можно было сделать приватным или видимым только для тех, кто нужен.