В союзе звуков, чувств и дум

В делах и в слоге поправляться,

И эту пятую тетрадь

От отступлений очищать.

Это отступление против отступлений помещено настолько близко к «ножке милой» в мокром башмачке, что трудно предположить, будто они никак не связываются, пусть даже невольно, в сознании автора... В конце концов четыре пары стройных женских ног - тоже не так уж много для России целой!..

Ограничившись пока штрихами, рассыпанными в деревенской части романа, попытаемся собрать их воедино. Перед нами бледноликая тоненькая (в VII главе московские девицы) ее находят... «бледной и худой»), скорее девочка, чем девушка, с темными («темнеющими») печальными очами и диковато-грациозными («лань лесная») движениями. Томная головка («головушка») склоняется к прелестному плечу; лицо отражает малейшие движения души (страх, радость, смущение, усталость и т. д.), тонкие (дрожащие при волнении) руки с прелестными пальчиками; милые маленькие ножки... Со всем этим обликом гармонирует нежный («нежней свирельного напева») голосок.

Получается не так уж мало. Простое, подряд, перечисление этих штрихов подтверждает высказанную вначале мысль об активном авторском вмешательстве в формирование кажущегося стихийным восприятия облика героини. Для окончательной ориентации нашего индивидуально-читательского изображения Татьяны недостает, как говорилось выше, одного уточнения: при всем том - красива она или некрасива? Потому что, согласитесь, перечисленные «прелестные» черты могут соединиться вместе по-разному.

Оказывается, есть и такой - прямой сигнал.

В III главе Пушкин, после лирического объяснения по поводу перевода письма Татьяны с французского на русский, как бы проговаривается:

Но полно. Мне пора заняться

Письмом красавицы моей;

Я слово дал, и что ж? ей-ей

Теперь готов уж отказаться.

Я знаю: нежного Парни

Перо не в моде в наши дни.

(Выделено мной.
–  Я. С.)

Если воспользоваться этим авторским признанием, то все собранные нами штрихи получают несравнимо большую определенность. Бледноликая красавица, худенькая, скорее девочка, чем девушка, с темными печальными очами и т. д.

Однако вокруг этой «красавицы моей» могут возникнуть разночтения, которые хотелось бы предупредить.

Во-первых, вскользь брошенное, это определение может толковаться как народная форма обращения, которая вовсе не предполагает действительной красоты того, к кому обращена. Подобная форма звучит по отношению к Татьяне в устах седой Филипьевны: «...Пора, дитя мое, вставай; // Да ты,красавица, готова! // О пташка ранняя моя!»... «Красавица», «пташка» - это всего лишь устоявшиеся метафоры одного ряда, выражающие любовное отношение к объекту. Правда, контекст пушкинской «красавицы моей» с галлицизмами, стихами Богдановича и игривым пером нежного Парни далек от неразбавленного народного источника речи, то есть исключает однозначность смысла няниного обращения.

Во-вторых, авторское определение вырывается в момент, кульминационный для Таниной влюбленности (решилась написать письмо!), то есть в такой момент, когда и некрасивые женщины хорошеют.

Наконец, никогда не скрываемая нежность автора к своей героине подготавливает нас к тому, что для него она красавица, как бы ни воспринимали ее окружающие. Но это последнее обстоятельство оказывается одним из наиболее ярких эмоционально-оценочных сигналов, на которых строится весь портрет Татьяны. Автор заставляет нас увидеть свою героиню красивой.

Таким образом, при всех оговорках, мы имеем право собрать разрозненные в первой части романа штрихи в единое изображение «красавицы моей».

Теперь настало время вернуться к первому появлению Татьяны и уладить противоречие между строками «Ни красотой сестры своей, // Ни свежестью ее румяной // Не привлекла б она очей» и «красавицей моей».

А есть ли противоречие?

Ведь из первых строк, если посмотреть на них непредвзято, вовсе не следует, что сестра Ольги некрасива. Речь идет о том, что Ольгиной привычной для окружающих красотой Татьяна привлечь не может. Ее красота - совсем другая! Эпитеты «дика, печальна, молчалива, // Как лань лесная боязлива» не заключают в себе ничего, что противостояло бы понятию красоты. В них скорее присутствуют признакииной, незнакомой читателю красоты, которая противостоит Ольгиной - привычной красоте. Если чуточку сдвинуть хрестоматийные акценты, в этом легко убедиться:

Итак, она звалась Татьяной.

Ни красотой сестры своей,

Ни свежестью ее румяной

Не привлекла б она очей.

Мною подчеркнуты слова, выделив которые, мы невольно услышим интонацию, за которой должно бы последовать: а привлекла б она очи тем, что дика, печальна и т. д. и т. д.

Пушкин обрывает интонацию, уклоняется от прямого изъявления мысли. Здесь угадывается один из тайников, который будет раскрываться все яснее с развитием образа главной героини. Поэтому мы, не торопясь с выводами, продолжим наблюдения над портретом Татьяны, в надежде, что они сами собой приведут нас к открытию тайника.

До сих пор мы обходили строчку «ни свежестью ее румяной». Легко понять между тем, что отсутствие или присутствие «свежести», здоровья, решительно влияет в ту или иную сторону не только на облик, но и на самое существо характера героини.

Другое дело - румяна эта свежесть или нет. К тому, что Татьяна вообще не «кругла и не красна» лицом, она еще имеет свойство бледнеть от чувств, то и дело доходящих до степени страстей: при появлении Онегина - «и утренней луны блед- ней»; при расставании с Ольгой - «смертной бледностью покрылось ее печальное лицо» и т. д. Это-то и вызывает порой неточную ассоциацию образов из стихотворения «Осень».

К счастью, Татьяна при всей своей пресловутой бледности не имеет ничего общего с чахоточной девой. Это подчеркивается в романе с не меньшей настойчивостью, чем сама бледность.

В толпе детей Таня «играть и прыгать не хотела», так же, как в горелки не хотела играть, а не не могла. Зато в морозную святочную ночь «на широкий двор // В открытом платьице выходит» она, а не Ольга; и вовсе не боится простуды. Когда слышит прохожего, то по снегу «к нему на цыпочках летит» (выделено мною.
–  Я. С.). А уж от Онегина «летит, летит» так, что не только «мигом обежала // Куртины, мостики, лужок, // Аллею к озеру, лесок», но еще и «кусты сирен переломала»! Стало быть, «милые ножки» и «дрожащие ручки», о которых говорилось выше, - отнюдь не слабенькие...

Особенно отчетливо проступают черты Татьяниного здоровья в «доказательствах от противного», которыми широко пользуется автор романа.

Так, выясняется, что после свиданья с Онегиным Танины «любви безумные страданья» еще усиливаются, и вот как они отражаются на её физическом состоянии:

...Ее постели сон бежит;

Здоровье, жизни цвет и сладость,

Улыбка, девственный покой,

Пропало все, что звук пустой.

Очевидно, что до рокового свиданья, тем более до знакомства с Онегиным, «здоровье, жизни цвет и сладость, // Улыбка, девственный покой» - все это было в полной мере свойственно Татьяне ничуть не меньше, чем Ольге.

И еще одно место из VII главы, перед отъездом в Москву:

...И рады мы

Проказам матушки зимы.

Не радо ей лишь сердце Тани.

Нейдет она зиму встречать,

Морозной пылью подышать