В спорах о России: А. Н. Островский

Анатолий Праудин перенес свою «Бесприданницу» из комнаты на малую сцену Балтийского дома, и, говорят, спектакль что-то в процессе переезда потерял. Не берусь судить — в комнате не видела, а, глядя на этот камерный эпос о распаде человеческой души, вспомнила слова своего учителя Евгения Соломоновича Калмановского. «Если уж это нам не нужно, тогда что вообще нам нужно?» — как-то сердито сказал он о каком-то серьезном произведении. Вот и мне кажется, если человеку пишущему-рассуждающему о театре не нужна праудинская «Бесприданница», то что ему вообще нужно? О материи или бумаге, насквозь пропитанной маслом, говорят: промасленная. Постановка Праудина пропитана мыслью настолько, что о ней хочется сказать: промысленная. Спектакль внятно и подробно описан, а я только хочу упомянуть свои маленькие радости. Я хорошо знаю тексты Островского и часто мучаюсь в театре, когда их перевирают или грубо купируют. Праудин, ясно видно, с пьесой провел не дни, а долгие месяцы. Купюр в его спектакле не столь уж много, но ясен их смысл, их направление — иногда срезаны особые эпические красоты рассказа, чтобы актер, не уныривая в блеск текста, сыграл то, что автор написал. А так сохранено изрядно, сохранены, что важно, внутренние ритмы монологов и диалогов. Я смотрела спектакль в молодежной аудитории. Во время двух главных объяснений Паратова и Ларисы, когда герои раскрывают перипетии своей душевной жизни и обоюдных чувств, зрители замирали и превращались в слух. Было впечатление, что они жадно учат наизусть формулы признаний, сами фразы, порядок слов — как говорить о любви, как объясняться в сложных ситуациях…

Центральный образ спектакля — трансформирующийся «буфет», слово «кафе» Островский не употреблял, но, конечно, у Праудина именно что провинциальное кафе не без претензий, поскольку двое молоденьких слуг переодеты в нарядные костюмчики — не то тирольские, не то шотландские, хотя у хозяина Ивана (Николай Иванов) при этом топор засунут за пояс недвусмысленно. Наряды нарядами, а дело делом. Русские будни довольно однообразны пластически — либо сиди за столом, либо прохаживайся. И слугу от господина здесь отличить нетрудно. Господин — это тот, кто наступит на слабого, посмеется над униженным, разобьет человеческое сердце. Да, именно это делает самых ничтожных людей господами — разумеется, от мира сего. Вылезет вдруг мерзость из человека, как она вылезла из Вожеватова, и он возьмет и вымажет нищему провинциальному актеру лицо липкой дрянью и пухом — просто так, чтоб знал свое место, от пустоты душевной, от того, что есть поважнее и побогаче коммерсанты, чем он, и есть мужчины, которых побольше любят, чем его, обидно же!

У каждого человека тут свой груз, прошлое живет в нем всегда и медленно прирастает настоящим. Даже если люди просто сплетничают или пробуют веселиться, в глазах живет уже пройденный невеселый и непростой путь, у кого — бедность и унижение, у кого — любовная тоска, у кого — цепочка предательств, у кого — муки самолюбия. Никаких карикатур, никаких разоблачений. Все, в общем, по-своему обаятельны, даже таящий в себе наибольшие запасы мерзости, с завидущими глазами Вася Вожеватов (выдающаяся работа Юрия Елагина). Герои имеют разные житейские перспективы не по воле рока, а по неумолимому рисунку сочетания души с реальностью. Если Харита Игнатьевна (Ирина Соколова) покорно существует как бы в послесловии к собственной жизни, в которой уже ничего не будет, кроме прибавки мытарства, то Карандышев (Сергей Андрейчук) дерзит судьбе, бунтует, хорохорится, кривляется потешно и обреченно. Люди так сложны и так обречены на самих себя, что проникновения друг в друга невозможны, понимание иллюзорно.

Маргарита Лоскутникова (Лариса) лишена солнечного блеска, сугубо русалочьих чар, которых часто требуют от воплощения этой героини Островского. Да, спектакль не о чувственности, а о чувствительности, и Психея здесь явно вытесняет Эроса. Но ведь таков весь творческий мир режиссера, в нем есть строгая и точная логика, и по ней Лоскутникова — правильная героиня. Ее царство не от мира сего, она ужасно серьезна, она измеряет собой возможность прожить в этой жизни чисто, нелицемерно, с любящей душой и, как прилежная ученица, приходит к единственно верному ответу. Никак не получается. Не прожить.

Черное платье, волосы заплетены в косу, скорбно поджаты губы, во всех движениях сдержанность, искренность, простота. Сто лет назад такие говорили о страданиях народа, тридцать лет назад перепечатывали диссидентские сочинения. Душа, ищущая подвига. Лариса праудинской «Бесприданницы» (оттого и бесприданница, что у души никогда ничего нет, говорят же русские: «За душой ни гроша») нашла свой подвиг в обреченной любви, и, возможно, она и должна была погибнуть — но горе тем, через кого пришла эта погибель…

Островский вдохновил режиссера на рекордное количество художественных решений. Вот случай, когда взято у автора не так, что-нибудь с поверхности, крохи на потеху публике, а добыто из глубины, свое, заветное, драгоценное. Как написали бы в газете «Ленинградская правда» — вот и положительный пример обращения к русской классике. Хотя в нынешних условиях всякое небандитское обращение к русской классике положительно, или вы хотите спорить?

2004

Требуйте всюду!

Абсолютное серьезное предложение ко всем соответствующим министерствам и ведомствам. По категорическому требованию театральной публики. Касается всех театров России.

Например, я прихожу в аптеку или кондитерскую. В универсам или универмаг. Все равно. При определенном уровне цивилизации законы будут действовать одни и те же.

Чтобы я там ни купила, любой товар будет иметь либо специальный вкладыш, либо соответствующую маркировку на упаковке. И я смогу прочесть необходимые сведения о купленном товаре — сведения, не заключающие в себе никаких личных мнений или суждений, но лишь объективную реальность:

— из чего состоит товар;

— как им пользоваться;

— каков срок хранения;

— какие противопоказания.

Без этих сведений товаров практически и не бывает (разве что соленые грибы у бабушки — но это уж личные ваши риски). Это азбука потребления.

Но эта азбука отчего-то совершенно не распространяется на сферу товаров и услуг, производящихся в искусстве.

Если вы возьмете в руки книгу, решая, купить или не купить, на ней будут хвалебные отзывы и преувеличенные мнения.

Если вы, решая все тот же вопрос — купить или не покупать билет в кино/театр, откроете любой журнал или газету, вы увидите все те же самые рекламные штучки. Пышные эпитеты, сладкие слова — одни и те же. Или критические разборы — редко внятные.

Нигде и никогда вы не прочтете того, на что имеете право как потребитель:

— из чего состоит товар;

— как им пользоваться;

— какие противопоказания.

Товар искусства не сертифицирован и, в сущности, беззаконен с точки зрения закона о правах потребителя!

Но почему? Искусство производит товар, имеющий материальную форму и материальное содержание. Если его духовная компонента, возникающая в восприятии, дискуссионна и индивидуальна, то реальное содержание вполне может и должно быть сертифицировано, описано в строгих и понятных категориях.

Возьмем к примеру театральный товар — спектакль.

На сегодня зритель не знает о спектакле, на который идет, почти ничего. Ну, прочтет он статью Давыдовой, что данный спектакль — модный, культовый и стильный, или реплику Москвиной, что все модные и культовые спектакли надо утопить в сортире. Пользы от этого чтения никакой. На мой вкус, Москвина пишет лучше, но ведь и это спорно в этом спорнейшем из миров.

А вот если бы перед покупкой билета, по первому требованию зрителя, ему выдавали вкладыш-сертификат к спектаклю, польза была бы.

В сертификате бы указывалось:

— какова литературная основа спектакля: когда и кем написано произведение, какое место занимает/не занимает в истории драмы/литературы, когда ставилось и как; соотношение режиссерской концепции с авторским текстом: сколько процентов текста сохранено, сколько сокращено, есть ли вставки, отсебятина, где, какие именно; соблюден или нет принцип историзма— когда и где происходит действие, совпадает ли это с указанием автора;