В стране бескрылых

Словно в ответ на её слова на лестнице раздалось шумное сопение, ступеньки застонали под тяжёлыми шагами, и в терем вплыла сама Стина в своём парадном уборе: сизо-серой рубахе, кичке с платком и праздничном запоне, пестрящем обережной вышивкой. В светёлке разом стало тесно.— Это ещё что за разгардаш? — сказала она, уперев строгий взгляд в лицо своей воспитанницы.Вовремя спохватившись о том, что ей следует изображать княжну, Краса опустила очи долу и ответила как можно мягче:— Наряжаюсь для жениха, нянюшка.Взгляд Стины чуть потеплел, но голос был по-прежнему строг:— Больно долго. Что сваты подумают, коли ты их ждать заставишь?— Пусть тобою пока полюбуются, — не удержала язык насмешница Краса. — Ты у нас с самого утра готова, хоть сей миг к обручению веди.Одёрнув на себе запон, Стина ответила ей серьёзно и строго:— Я людей зря ждать не заставлю, потому как во всём знаю место и время. И в одёже за пустой красой не гонюсь. На меня глядючи, каждый враз поймёт, что перед ним не растелёпа бессмысленная, а честная вдова, давшая роду Вепря пятерых сынов.— Так ведь хочется, чтоб сразу суженому по сердцу прийтись, — ответила Краса всё ещё тихо и сдержанно. А потом вдруг, кинувшись к няньке на шею, обняла её и воскликнула горячо и смело: — Нянюшка, милая, не серчай на меня, я ведь жениха порадовать хочу, а не насмешить. Ты, поди, тоже старалась принарядиться, когда со своим милым на свиданки ходила?

И Стина растаяла. Губы её тронула едва заметная улыбка, а мысли на миг вернулись в ту далёкую пору, когда княжий стрелок Званко Вепрь простаивал вечера под воротами ольховецкого маслодела в надежде перекинуться хоть словцом с его дочкой, румяной улыбчивой Стинкой… Но только на миг. Вновь напустив на себя суровый вид, она тут же проворчала:— Ладно, будет нежничать. Собирайся, чтоб как позовут к столу, была готова. Да женихов подарок надеть не забудь: тем и гостей уважим, и пристойность соблюдём.Краса сперва кивнула, и только потом спросила с подозрением:— Какой подарок?— Янка, принеси, — отозвалась Стина уже с лестницы, — да поворачивайся живее, некогда спать на ходу…

Вскоре Янина вместе с Малей развернули перед княжной огромный полукруг из плотной, но лёгкой ткани брусничного цвета с золотым тиснением по обрезу.— Хм, — сказала Краса, насмешливо скривив губы. — Это что?— Женихов подарок.— И что я должна с этим сделать? Поставить шатёр и поселиться в нём?Девушки переглянулись между собой. Маля хихикнула, а Янина терпеливо пояснила:— Это чадыра, такая тивердинская девичья накидка. Её надо на себя сверху повесить и смотреть через дырку…Краса не дала ей договорить.— Да знаю я, как носят чадру. Просто если залезть под неё, то больше можно вообще ничего не надевать, а остаться прямо в нижней рубахе, какая к ящеру разница… Хотя… Раз всё равно никто не увидит… А ну-ка, Янка, тащи сюда вон ту персиковую камизу. И гребень. А ленты и рубахи эти аляповатые — обратно, в сундук!

Снова поднявшись в Усладин терем, Стина застала свою подопечную при полном параде: яркий кокон из брусничного шёлка скрыл девушку с головы до пят, и только в специальную прорезь можно было видеть её лукаво блестящие глаза. С трудом подавив недоброе предчувствие, Стина кивнула ей и со вздохом сказала:— Пора. Батюшка князь Радогост велел тебе выйти к гостям.Вместе они спустились в галерею, миновали каминную горницу, круглый зальчик перед лестницей в княжий терем, и наконец, вышли в прихожий зал. Там их ждали три младшие няньки — почтенные жёны Радогостовых ближников, которым выпала честь сопровождать княжну при выходах, заслонять её собой от излишнего людского любопытства и нескромных взглядов. Что и говорить, к этому делу они подготовились от души: на каждой была и свободная рубаха, и расшитый узорочьем запон, и высокая кика, и широченный платок… Обступив девушку с трёх сторон, няньки почти полностью скрыли её от белого света, а белый свет — от неё. Впрочем, Краса была этим не слишком расстроена: из-за дурацкой чадры она всё равно не могла видеть, что делается вокруг, а впереди ей надёжно заслоняла обзор широкая спина Стины.

Так, в кольце тормальских нянек, она почти вслепую миновала красные сени, вышла в просторную встречную залу, а потом перед ними распахнули высокие двери в большую приёмную, где уже во всю шёл пир, и распорядитель звучно объявил: «Госпожа Услада Радогостовна, княжна Ольховецкая и всего Приоградья». Вот теперь Красе действительно стало жаль, что из-под чадры так мало видно. Чувствовалось, что народу вокруг довольно, но притом гости вели себя на редкость тихо, не так, как бывает иной раз на пирах. Накрытые столы, как всегда, тянулись вдоль стен, пол усыпали ароматные травы, играла музыка, но было и кое-что необычное: посреди зала зачем-то соорудили помост с балдахином. Именно к нему няньки подвели княжну. Затем Стина с поклоном отступила в сторону и едва заметно подтолкнула Красу вперёд. Одолев три крытые ковром ступеньки, та оказалась посреди квадратной площадочки, как раз перед приподнятым над остальными княжьим столом. Расстояние от помоста позволяло сидящим рядом с князем видеть девушку в полный рост.

Остановившись, Краса привычно низко поклонилась и только после сообразила, что она теперь — княжна, а значит, это ей должны кланяться все, кроме самого князя. Вот тогда она поняла, что за странные шорохи сопровождали её перемещение по залу: это гости поднимались с мест и кланялись, приветствуя княжну. Обычно весьма приветливый, на этот раз Радогост ничего не сказал своей дочери, только отозвался на её поклон снисходительным кивком. А сидевший рядом с ним гость, едва скользнув по девушке равнодушным взглядом, повернулся к хозяину и сказал:— Твоя дочь скромна и почтительна, как подобает достойной невесте. То, что она согласилась украсить наш вечер, большая честь для меня и моих людей.

И пир продолжился, как ни в чём не бывало, а Краса осталась стоять посреди зала на возвышении, словно сахарная куколка на свадебном пироге. «Ракш подери, — подумала она досадливо, — кто же знал, что у этих дикарей до сих пор в ходу обряд любования невестой. Спасибо хоть ведро с молоком не всучили.** Надо было поесть заранее и смотаться в отхожее место… Одно радует: из-под чадры я смогу сколько угодно разглядывать Уськиных будущих родственничков. Интересно, который из них Идрис?»

Видно Красе было не многое, наблюдать она могла только за княжьим столом да ближними к нему краями столов гостевых. На первый взгляд кравотынские гости показались ей похожими между собой, словно родные братья: все, как на подбор, поджарые и крепкие, в дорогих, но тёмных полукафтанах, смуглые и носатые, словно стая ворон. И среди них совсем не было женщин. Зато мужчины, в отличие от приоградцев, вели себя сдержано, в еде соблюдали умеренность, а хмельного не брали в рот вовсе. Огорчало, правда, то, что все сидевшие за столами были уже в зрелом возрасте. Молодые парни стояли позади, по мере надобности прислуживая своим старшим, а в остальное время неподвижно замирая за их спинами. Сидевший за княжьим столом неприятный дядька с резкими, хищными чертами и волосами, серебряными от седины, как видно, был сам Адалет. Краса невзлюбила его с первого же взгляда: уж больно самоуверенное выражение красовалось на лице амира, словно тот своим присутствием делал всем великое одолжение. «Если таков папаша, то каков же тогда сынок? — размышляла Краса, изо всех сил стараясь соблюсти пристойную неподвижность и не вертеть головой. — И неужели он ещё старше моего Венселя? *** А что, вполне возможно. Этому противному Адалету, судя по всему, накапало за пятьдесят, так что его старший сын вполне мог разменять четвёртый десяток хлябей. Вот ужас-то… А если он ещё и с виду такой же ракшас сушёный?»

Стоять пришлось долго. К концу пира любопытство схлынуло без следа, и только упрямство пополам с вредностью держали Красу на ногах. Ей уже очень хотелось поскорее увидеть заранее ненавистного Усладиного жениха и устроить ему такие смотрины, чтобы навсегда отвадить от приоградских невест. Наконец, Адалет отодвинулся от стола и сказал князю:— Благодарствую, хозяин. Хорошо твоё угощение, и дочь хороша, как Дева Луна. Но теперь хочу говорить с тобой о деле. Позволишь ли моему сыну взглянуть твоей дочери в глаза?— Пусть придёт и убедится, что дева достойна его, — ответил князь положенной фразой.

В тот же миг слуги опустили шёлковые занавески балдахина. Краса оказалась в уютной комнатке, со всех сторон закрытой от посторонних глаз. Правда, осмотревшись, она заметила, что фонарь, поставленный чьей-то заботливой рукой у её ног, делает возможным для находящихся снаружи видеть её тень. Поэтому девушка осталась стоять неподвижно, даже не откинув с лица чадру. Это неожиданно понравилось Адалету: обострившимся слухом оборотня Краса уловила, как он одобрительно прищёлкнул языком. Потом раздались чьи-то неровные шаги, одна из штор слегка приоткрылась, и на помост вошёл парень по виду не старше самой княжны. Этого юнца Краса видела в зале, но приняла скорее за оруженосца: во время пира он прислуживал Адалету, стоя у того за спиной.— Ты Идрис? — удивлённо спросила она, поднимая чадру.— А ты ждёшь кого-то другого? — едко поинтересовался он, а потом, разглядев её наряд, замер с широко распахнутыми глазами. И пожалуй, было от чего: тончайшая камиза с глубоким вырезом красиво обрисовывала пышные формы девушки вместо того, чтобы скрывать их, а густые, тяжёлые каштановые пряди, не уложенные в косу, свободно рассыпались по плечам.— Чего уставился? — прошипела Краса, торопливо прикрываясь краем накидки.— Так я, вроде, и должен смотреть, — ответил жених. По губам его невольно расползлась глупая улыбка. А вот Краса от увиденного вовсе не пришла в восторг. Усладин суженый, без сомнения, был похож на своего отца: то же резкое, носатое лицо, близко посаженные чёрные глаза, жёсткие волосы, собранные на затылке в хвост… Разве что мастью он был малость светлее прочих кравотынцев, да ещё по сравнению с Адалетом, старым воином, телом похожим на тонкий, но прочный клинок, Идрис был слегка рыхловат. И на ходу заметно прихрамывал.— Посмотрел? Свободен, готовь отступное!Понимая, что шёлковые занавески — плохая преграда для звуков, Краса выкрикнула эти слова сдавленным шёпотом, однако парень и не подумал послушаться. Наоборот, бездумное восхищение в его взгляде сменилось явно осмысленным интересом.— Ты не хочешь замуж?— Хочу. Но за того, кто сумеет мне понравиться, а не за каждого, кому не жаль двух аршин шёлку!Идрис не обиделся. Он кивнул и очень серьёзно ответил:— Я постараюсь, — а потом коротко поклонился Красе и вышел за занавеску.

В тот же день поздним вечером наследник амира был зван в гостевые покои, выделенные его отцу. Хоть Идрис явился на зов незамедлительно, ему пришлось довольно долго ждать, пока на него обратят внимание: господин Адалет изучал доставленные ему документы. Наконец, он соизволил отложить бумаги в сторону и поднять глаза на сына, терпеливой безмолвной тенью стоящего у двери.— Обручение через седмицу, дольше откладывать не имеет смысла, — сказал он решительно и сухо, словно речь шла об обычной торговой сделке. — Можешь ознакомиться с описью приданого. После разделимся: возьмёшь с собой десяток Захида и отвезёшь девчонку в Корданак. Оставишь её на попечение Асхата и догонишь меня на караванном пути. Ты меня слышишь?Последнюю фразу Адалет произнёс резко, не повысив голос, но так, что стоявший перед ним невольно вздрогнул. Однако ответил он вполне твёрдо, хоть и соблюдая должную почтительность:— Отец, не стоит делить шкуру не убитого медведя. Свадьба может и не состояться.— Глупости. Князь Радогост уже дал согласие.— Но согласится ли сама девушка?— Не имеет значения.— Мне не нужна женщина, которая не желает быть моей женой.— Значит, тебе придётся за оставшееся время внушить княжне устраивающие тебя желания. Как ты этого добьёшся, мне плевать, но имей виду, обручение состоится через седмицу. Нам нужен Радогост, нужны его связи с Загридой. Благодаря его поддержке я смогу без оглядки выйти в Дикое поле и очистить предгорья от кочевого сброда: Акхаладская долина снова будет принадлежать Кравотынскому амирату, как это уже было при Арслане Мудром.Идрис отвёл глаза и сказал устало:— Дикое поле — бесполезная обуза, кусок земли, жить на котором способны разве что поляне со своими овцами. И они не покинут привычных пастбищ добровольно, придётся круг за кругом гоняться за ними, не снимая кольчуг. Кому это надо? Воины и так уже начинают ворчать, что забыли дорогу в собственные дома.Глаза Адалета опасно блеснули. Стремительным, гибким движением он вскочил с лавки, сгрёб своего сына за ворот и хотел было наградить пощёчиной, но в последний миг передумал и просто оттолкнул от себя, приложив спиной о дверной косяк.— Жалкий, трусливый слизняк, — зло процедил он сквозь зубы. — За что только Наха покарала меня, не послав других сыновей? Воины чувствуют в тебе заячью душу, вот и болтают дерзости, но ни один из них не посмеет повторить те же слова мне в глаза. Ты в любом случае исполнишь то, что я тебе велел. Пошёл вон.

И Идрис пошёл. Вернее, похромал: три седмицы в седле и так довольно скверно отразились на его здоровье, да к тому же нога ныла уже второй день подряд, предвещая смену погоды. Место для постоя ему, как и всем младшим в отряде, отвели при казарме местного гарнизона, но прежде, чем отправиться на ночлег, Идрис решил позволить себе маленькое баловство, предаться пороку, который, как он заметил, не осуждался среди приоградцев, но неизменно приводил в ярость его отца. Спустившись с крылечка на покоевом краю, он оперся спиной о стену княжьей хоромины, достал из кошеля кисет с табаком, раскурил трубочку, пустил пару ароматных колечек дыма в ночное небо… Вдруг где-то рядом скрипнула отворяющаяся рама. Идрис посмотрел вверх — и увидел свою невесту. Свесившись из теремного окна, она возмущённо сверкнула глазами, заявила: «Курить вредно!» и выплеснула ему на голову содержимое ночного горшка.