В стране наших внуков
Шрифт:
Однажды Гана дала подержать Бедржишке свою Аничку.
— Скажите, дорогая, заметили бы вы, если бы вам подменили девочку?
— Действительно, — ответила, ничего не подозревая, Бедржишка, — они так похожи, что их невозможно различить. Три одинаковые писанки. Но одна из них моя!
— А что, если бы вы оставили у себя на один день Аничку, — предложила ей Гана. — А я взяла бы на ночь к себе Ганичку. Завтра мы опять их обменяли бы.
Но теперь уже пани Бедржишка поняла скрытые замыслы Ганы и быстро положила обратно в коляску Аничку.
— Мне кажется, что это было бы нехорошо, —
Осень постепенно угасала. Утро вставало в тумане, который днем поднимался вверх и закрывал солнце. Напрасны были усилия специалистов и сотрудников института, тщетно они устанавливали могучие прожекторы и полосовали ими затянутое небо на много километров ввысь.
Над парком не прояснялось, ветрозащитители не могли больше сопротивляться напорам вихрей, которые обходили их и нападали со всех сторон. Ветер перемешивал опавшие листья лип, кленов и каштанов и устилал аллеи разноцветным ковром. Ударил первый морозец и опалил георгины. Только поздние зимние розы упорствовали, но и в их бутонах таилось тоскливое предчувствие, что уже поздно, что они уже не расцветут в этом году. Озеро у берегов покрылось тонким ледком, и водяные птицы перекочевали в глубь заповедника, на более теплые озера.
И все же парк не совсем затих. Как только небо немного прояснялось, появлялись тепло одетые мамаши с жесткими колясками. В знак приветствия они обменивались улыбками, как бы поддерживая друг друга в своей стойкости. Но и они бежали с колясками согреваться в ротонду, если начинал дуть холодный резкий ветер.
Иногда выдавались ясные, прозрачные дни, увенчанные солнцем. Тогда выходили на прогулку и самые заботливые и осторожные хмамашн с самыми теплыми колясками. Парк снова оживал, появлялись и совершенно новые младенцы в новых колясках.
В один из таких искристо-ясных дней в аллее снова встретились пани Гана и пани Бедржишка.
Достаточно было одного-едннственного взгляда, брошевного на коляску, чтобы пани Гана оцепенела от ужаса. Ганичка была укрыта только тонким одеяльцем, и обе ее ручки, красные как раки, высовывались наружу.
— Она же простудится! — простонала перепуганная Гана. — Я вам дам что-нибудь из своих вещей.
И, действительно, у нее было что раздавать. Пуховые одеяльца почти доверху наполняли ее коляску, на дне которой едва виднелись две закутанные головки.
— Не простудится, — улыбнулась Бедржишка. — Для этого я и закаляю ее. Как видите, она не имеет ничего против.
«Ты заморозишь моего ребенка! У тебя вместо сердца кусок льда! Верни мне ее, пока она еще не замерзла!» — рвалось у Ганы из сердца, но она не имела права произнести эти слова. Ребенок принадлежит атой мерзавке, она может с ним делать, что хочет; хоть бы девочка заплакала — а она, Как нарочно, не плачет.
— Идемте скорее греться! — закричала Гана.
Обе они направились к ротонде, где их ждали тепло, музыка и закуска и где об их малютках позаботятся сестры-врачи.
Но уже издали они заметили, что там творится что-то необыкновенное. В круглом вестибюле суетятся
матери с детьми на руках, их глаза полны ужаса. Одни устремляются по лестнице на верхнюю галерею ротонды, другие в смятении спускаются вниз. А где же знакомые сестры и студентки, кто возьмет наших малышей в свои бархатистые руки? Куда девались врачи и фельдшерицы со своими улыбками и одобрительными словами? Малыши, привыкшие к тому, что их ждало в эту пору и на этом месте, начали плачем добиваться восстановления привычного порядка.Гана и Бедржишка быстро поднялись на второй этаж. Белая дверь кабинета директора распахнута настежь. Там масса народу — им не пробраться…
Что такое происходит? Что случилось?
— Там лежит замерзший ребенок!
— Нет, он еще не умер!
— Еще, говорят, двигается!
— Но как он мог замерзнуть?
— Наверное, какая-нибудь спартанка…
— Закалила его до смерти!
Пани Гапа бросила на Бедржишку уничтожающий взгляд. Но послышались новые голоса, доносившиеся из глубины комнаты.
— Сестра Марта нашла ребенка на лестнице!
— Он пролежал там всю ночь!
— Он был как сосулька!
— Ребенок на лестнице! Какая же мать?..
— Это была пе мать…
Из кабинета неслись все новые вести: — Это мальчик!
— Крепкий и здоровый мальчик!
— Вы говорите, крепкий и здоровый?
— Какой хорошенький!
— Как крепко спит…
И вдруг раздался чей-то пронзительный криК, который потряс всех матерей до глубины души.
— У него же нет глаз!
В то время как сестры занимались с малютками и укладывали их в кроватки, матери собрались в аудитории, чтобы выслушать сообщение старшего врача. Только что закончился медицинский совет.
Публично было объявлено о найденном ребенке, и теперь он, трагически величественный, лежал разверйутый на белоснежной кроватке. Временами он дрыгал ножками и размахивал ручками, довольно агукал, но веки у него оставались закрытыми, словно он спал.
Матери осмотрели его. Любопытство было удовлетворено, теперь заговорило сердце. Скатилась не одна слеза, не одна рука потянулась к нему, губы задрожали от рыдания. Так это было ужасно, так невероятно…
Матери уселись на скамьи, расположенные амфитеатром в виде подковы. Внизу на возвышении заняли места за столом члены коллегии. Председательствовала старший врач пани Шипурватти, индийка с черными, тронутыми сединой волосами и жгучими круглыми глазами.
— Матери, — сказала она спокойным, по внушительным голосом, — здесь перед вами лежит ребенок, у которого нет глаз!
Аудитория заволновалась, раздались возгласы: — Возможно ли это!
— Почему ребенок родился без глаз?
— А что же мать?
— Успокойтесь, пожалуйста, — продолжала пани Шипурватти. — Мы все испытываем одинаковое чувство боли и стыда. Нам стыдно и грустно, что на свете живет мать, которая снимает с себя заботу о ребенке так же просто, как снимает перчатку. Разве она не знала, что ребенок является не только достоянием родителей, но принадлежит и всему обществу? Разве она не знала, что мы можем ей помочь? Своим поступком она сама вынесла себе приговор. Найдется ли среди вас мать, которая могла бы защищать ее?