В стране наших внуков
Шрифт:
И все-таки, все-таки иногда папи Гане казалось, что девочка «отмечена» чужой матерью, чужой коляской, теми несколькими неведомыми ей неделями, когда она по собственной вине потеряла девочку из виду, когда ребенок стал подарком…
А через три года появился новый ребенок, а с ним и новые прогулки и новые знакомства…
А через следующие три года…
Прошло семь лет, прежде чем матери снова встретились. Встреча опять состоялась в Аллее колясок. В широких кронах старых лип трепетали нежные, еще светлые листочки, такие трогательные на сморщенных телах этих старух. С одной липы на другую
И только аллея из белого мрамора и почти прозрачного аэролита с нежностью и юмором рассказывала о событиях в жизни малюток. Ребенок, купающийся в ванночке, как будто растворяется в хрустальном воздухе внезапно совершенно исчезает, а потом снова появляется, вынырнув из ничего, все это происходит по капризу солнца и атмосферы и зависит от места, с которого смотришь. И вдруг…
— Это вы!.. — в изумлении воскликнула пани Гана, когда узнала жесткую и безжалостную коляску и только потоад- пани Бедржишку. Ее лицо, казалось, еще больше помолодело, но коляска — коляска была старая, и если не та самая, то, во всяком случае, очень похожая на нее.
Введенная в заблуждение этим сходством, Гана заглянула в коляску — что делает слепой младенец.
В эту минуту она была почти уверена, что увидит его там, забыв совершенно, что прошло семь долгих лет. На волосяной подстилке лежал совсем другой ребенок. Он тихо и спокойно смотрел на мир своими огромными темными глазами, которые словно говорили, что все обстоит благополучно и что ему пока нечего к этому добавить.
Пани Бедржишка тоже откинула занавесочку и заглянула в Ганину коляску. Там, в полумраке, обложенная подушками, лежала розовенькая девочка с темно-голубыми глазками.
— Это ваша?
— Это ваша?
Одновременно спросили они и одновременно кивнули головой. Обеим так хотелось поговорить, столько нужно было сказать друг другу…
— Опять девочка! — сказала скороговоркой Гана. — Но у нас за то время, что мы не виделись, появился и мальчик. Саша с темными глазами — вы не поверили бы. А это опять голубоглазка. Наш папа любит голубой цвет. А вы…вспомнила она вдруг. — А где же тот мальчик?
— Я оставила его дома. Он уже большой и такой умница, наш Ян, улыбнулась Бедржишка в сторону дома.
Гана еще раз заглянула в коляску, а потом вопросительно посмотрела на Бедржишку.
— Вы тогда говорили… я только потому и подарила вам Ганичку…
— Это было так благородно с вашей стороны…
— Да нет, я не о том. Я хочу сказать: это тоже чей-то подарок?
— Это дар моей жизни, — прошептала пани Бедржишка и покраснела, как девочка. — Наконец это случилось, хотите верьте, хотите нет — скала дала воду…
— Как только вы могли сомневаться тогда…
— Ян принес мне счастье, — доверительно проговорила Бедржишка, — о котором я и мечтать не могла. Дни мои наполнены радостью, каждый день приносит мне новую радость.
— И мне тоже. Вставая утром, я с улыбкой ожидаю, что он даст мне хорошего, а когда ложусь спать, прямо не знаю, кого мне благодарить за все.
— А как ваша Ганичка? Я часто вспоминаю о ней. Наверное, она уже большая? Соберитесь какнибудь к нам в гости и возьмите ее с собой! Дети поиграют вместе.
Пани Гана с
удовольствием приняла приглашение. Ей очень хотелось посмотреть на Яна, но в глубине души она опасалась, как бы смышленая Ганичка не слишком забивала слепого мальчика. Она такая любопытная и непосредственная, скажет что-нибудь и огорчит его…— Ваш Ян ходит в школу? — спросила она.
— Не он ходит в школу, а школа ходит к нему! — ответила пани Бедржишка. — Я понимаю, чего вы боитесь, но вы не бойтесь. Его все хотят учить! Когда стало известно, что у меня слепой мальчик, отбою не стало от учителей. Предлагали свои услуги педагоги и доценты, мне приходилось спасать Яна от их чрезмерного усердия. Мы могли выбрать лучших преподавателей. Знаменитый Маркалоус учит его игре на рояле. А какой Ян сообразительный! По дому он ходит так же уверенно, как и я. Он знает, где что стоит или лежит, а случалось даже, что он находил вещи, которые и я не могла найти. Иногда мне кажется, что он просто притво ряется слепым. Но, как только он попадает на улицу, он совершенно теряется…
Они договорились, что сначала пани Гана навестит пани Бедржишку.
И вот однажды пани Гана позвала Ганичку в свою комнату и сказала ей:
— Сегодня, Ганичка, мы с тобой пойдем к одному мальчику, который не видит.
— А чего он не видит? — спросила Ганичка.
— Ничего не видит. Совсем ничего!
— А он живой, мама?
— Такой же, как иты. Ты будешь играть с ним, но должна быть с ним ласковой!
— Я так рада, что ты мне его покажешь, мама…
— Радоваться нечему, Ганичка. Может быть, этот мальчик грустит, ему скучно, и ты должна будешь его развеселить. Это — большое несчастье…
— Какое несчастье? — непонимающе спрашивала Ганичка.
— Я же тебе говорю. Он ничего вокруг себя не видит.
— Разве у него нет глаз? — удивилась девочка.
— Он не может их открыть.
Ганичка зажмурила глаза, сморщила носик и неуверенно замахала руками, но тут же открыла глаза и спросила:
— Так, мама?
— Да, так. И на всю жизнь. А ты и секунды не можешь выдержать! Подойди ко мне и стой спокойно!
Пани Гана взяла большой белый платок и крепко завязала дочурке глаза.
— Что ты теперь видишь?
— Ничего!
— Ну, иди! — и она осторожно подтолкнула девочку вперед. — Иди, сколько сможешь…
Но Ганичка моментально сорвала с глаз платок.
— А теперь представь себе, что тот мальчик всегда так ходит и его все время окружает полная темнота.
— А когда с ним мама?
— Он может обнять ее, погладить, но он ее не видит.
— А солнышко? А цветочки? А картинки?
Пани Гана отрицательно мотала головой: — Ничего, ничего, ничего…
— И он не боится, мама?
— Кого же ему бояться? Его все любят, все помогают ему. Разве вот вещей он боится — как бы не натолкнуться на них.
Ганичка бросилась к матери и обняла ее за шею.
— Мамочка, мамочка, мне хочется плакать — все это так печально, что ты рассказываешь.
Пани Гана прижала к себе Ганичку и поцеловала ее в мокрые от слез глазки.
— Мне его так жалко, так страшно жалко, этого мальчика…
— Когда ты будешь играть с ним, ты не должна показывать свою жалость. Ему было бы очень больно.