В субботу рабби остался голодным

— Да это все вообще-то не главное, — заметил Нельсон Блумберг. — А главное, по-моему, то, что у нас сейчас появился шанс сделать гигантский скачок. Мы можем сделать из нашего храма настоящую достопримечательность Северного побережья. Не хочу корчить из себя эстета — хотя в производстве одежды, должен вам сказать, ты либо развиваешь в себе чувство стиля, либо у тебя будут проблемы, — но как по мне, эта капелла Морта — то, о чем будут говорить. Это здание, которое можно увидеть на картинке в журнале. Для меня оно, если хотите, символ прогресса. И что оказалось на пути этого прогресса? Призрак! Нет, даже не призрак, а труп — мертвое тело этого Хирша, который даже не был членом конгрегации! У нас есть нечто, означающее прогресс для всей общины, нечто здоровое и живое, а рабби суется тут со своими выкрутасами, разводит какие-то дурацкие антимонии про могилы, похороны и смерть. Это просто гнусно — сводить все к этому!

— Нел все правильно сформулировал, — сказал Нейт Шац. — Ситуация довольно паршивая. Эта идея — построить дорогу, чтобы удовлетворить всех: Горальского, вдову, храм, — это то, до чего рабби вроде бы должен был и сам додуматься. А что происходит? Марв и Морт все ему расписывают, а рабби вместо благодарности заявляет, что он это запрещает. И мы должны это проглотить? В общем, я так скажу: дело сделано, и мы начинаем строить дорогу. Пусть подает в отставку — мне наплевать.

— Он тебе что-то сделал? — спросил Джерри Фельдман. — Чего ты так раскипятился?

— А того. Он ведет себя так, как будто он слишком хорош для таких, как мы. Я с ним встречаюсь на заседаниях правления, так он когда здоровается, а когда и не здоровается. Моя жена устроила бридж и пригласила его жену, а та отказалась от всего угощения и сказала, что будет только чай. Если они слишком благородные, чтобы с нами есть, значит, он слишком благородный, чтобы быть у нас раввином.

— Ну, я не стал бы осуждать человека за верность своим принципам, — сказал Фельдман. — Если человек хочет есть кошерное, особенно если он раввин, я не вижу здесь ничего страшного. Моя мать всегда соблюдала кашрут в доме — два комплекта посуды и все такое. Если бы она пришла к нам в дом, она бы тоже не стала с нами есть. Но с другой стороны… Послушайте, может, это и к лучшему? Лично я предпочел бы человека, который был бы лидером и выглядел, как лидер. Человека, который держал бы конгрегацию в руках и создавал ей репутацию.

— Эбнер, в твоем магазине бывает масса народу, и ты, наверное, слышишь, о чем они болтают. Как, по-твоему, люди относятся к рабби?

Зюсман неопределенно повертел рукой.

— Comme ci, comme ca [32] . Некоторые говорят, что он чересчур замкнутый, что рабби не должен быть таким высокомерным. Другие — что когда они приходят в храм в пятницу вечером, то хотят услышать проповедь, а не какую-то несерьезную болтовню, которую он придумал по дороге. Но не думайте, что у него нет поклонников, — очень даже есть. Многим нравится его манера говорить — здравый смысл и никакой воды. Кому-то — вот Джерри, например, — не нравится, что он одевается, как бухгалтер, который получает семьдесят пять долларов в неделю, но с другой стороны, это работает и на него — пробуждает материнские инстинкты, если вы понимаете, о чем я. Конечно, в моем магазине бывают в основном женщины, а они вечно на что-нибудь жалуются: он, видите ли, не интересуется их работой, и в половине случаев, когда он должен присутствовать на заседаниях женской общины, они даже не надеются, что он явится. Но вы же знаете женщин. Если бы он выглядел, как супермен, то что бы ни вытворял, они все равно бы его обожали. С другой стороны, женщины, конечно же, сильно влияют на своих мужей.

32

Comme ci, comme ca (франц.) — по-разному, и так и этак.

— А как насчет тех, которые явно за него?

— Да, конечно, у него есть друзья, но их так мало, что вряд ли это можно назвать группой сторонников. Я имею в виду, что он не тот тип, чтобы лезть из кожи вон, сколачивая себе группу поддержки. И уж точно его не назовешь магнетической личностью, вроде кое-кого из этих горлохватов. Знаете, мой отец был президентом в одном храме и важной шишкой в другом, так что я немножко разбираюсь в раввинах. Если нанимаете смышленого, то первое, что он делает на новом месте, — это, так сказать, определяет характер местности: кто тут имеет вес, а кто нет. А потом сколачивает свою партию — клику, можно сказать. И всем известно, что это друзья рабби, понимаете? И каждый раз, когда рабби чего-то захочется, ему не надо лично просить об этом правление — надо только шепнуть одному из этих своих крутых приятелей, какому-нибудь малому с кучей бабок, который раскошелился на строительный фонд или из которого в случае надобности можно выудить крупное пожертвование. Этот малый потом разговаривает с другими друзьями рабби, и когда один из них встает на заседании правления и говорит, что, мол, по его мнению, нужно сделать то-то и то-то, ты и моргнуть не успеешь, как его уже кто-то поддерживает, и не успеешь сказать гут шабес [33] , как предложение уже принято. Такой рабби практически заправляет организацией.

33

Гут шабес (идиш) — хорошей субботы.

— Действительно…

— Уж это-то никак не про нашего рабби — никакой группы за ним нет.

— А как же Вассерман? А Беккер, а док Картер?

Зюсман помотал головой.

— Это не группа. Вассерман поддерживает его потому, что сам его нашел, а Беккер — потому, что рабби выручил его партнера, когда тот вляпался в историю пару лет назад, и он чувствует себя обязанным. Знаете, как раввин обычно сколачивает организацию? Он ходит в гости к нужным людям и приглашает их к себе. Он любезничает с их женами и помогает их детям. Я знал одного — он всегда помогал детям своих друзей готовить уроки, когда приходил в гости, — уроки не для еврейской школы, а для обычной. А другой играл с детьми в бейсбол, хотя был даже с бородой. Вы можете себе представить, чтобы наш рабби играл в бейсбол?

Все расхохотались.

— Ну, хорошо, — сказал Шварц, — значит, собрание единодушно решило…

Когда все расходились, Марвин Браун задержался.

— Ты знаешь, Морт, если это не пройдет, мы будем выглядеть, как последние кретины.

— Марв, старина, дело в шляпе. Нел Блумберг подбросил нам ценную идею, когда сказал, что рабби сопротивляется прогрессу. Вот на этот мотив мы и будем петь: рабби — против прогресса.

— Я не про рабби, я думаю о Горальском. Насколько твердо старик тебе пообещал?

— Достаточно твердо. Камнем преткновения был Бен, но теперь, после всего этого, он наверняка будет на нашей стороне.

— Ты про что?

— Когда он звонил мне насчет кладбища, то упомянул, что отец заинтересован в капелле, но сказал, что у нас с этим ничего не выйдет, если мы не решим проблему с Хиршем. Так вот, если мы ее решим и при этом подчеркнем, что из-за этого нам пришлось чуть ли не подраться с рабби, неужели у старика хватит наглости сказать, что он передумал?

— Может быть, но ты знаешь, как оно бывает. Старикашка может вильнуть в сторону — например, скажет, что впишет это в свое завещание… Почему нет? — спросил он, увидев, что Шварц качает головой.

— Потому, дружище, что я только что решил назвать это Мемориальной капеллой Ханы Горальской. Уловил? Мы построим ее в память его жены, матери Бена. Так неужели старик не захочет увидеть ее еще при жизни? Неужели не захочет присутствовать на закладке первого камня, на церемонии окончания строительства, а потом стать первым, кого вызовут для Чтения во время первой службы в капелле?

Марвин Браун усмехнулся.

— Знаешь, Морт, ты сам хитрый, как лис. Похоже, мы обвели рабби вокруг пальца.

Глава XXI

В субботу, во время утренней службы, рабби почувствовал сухость и першение в горле. Домой он пришел разбитым и без аппетита пообедал. Он собирался вернуться в храм и провести вторую половину дня в своем кабинете, но все кости так ломило, что он прилег в гостиной на кушетку и задремал. После короткого сна он почувствовал себя лучше и отправился в храм на вечернюю службу, но домой вернулся с ознобом и пылающей головой.

Когда Мириам открыла ему дверь, поток теплого воздуха ударил его, словно порыв ветра. В носу у рабби защипало, и он громко чихнул.

— Ты что, простудился, Дэвид?

— Да нет, не думаю, — сказал он, но она стала на цыпочки и поцеловала его в лоб.

— Горячий. У тебя, наверное, температура.

— Да нет, все в порядке. — И он снова чихнул.

Мириам все-таки пошла в ванную и через минуту вернулась, встряхивая термометр профессиональным движением кисти. Не обращая внимания на невнятные протесты мужа, она поставила ему термометр и вскоре объявила:

— 101,4 [34] . У тебя лихорадка. Немедленно раздевайтесь, Дэвид Смолл, и в постель!

34

По Фаренгейту (по Цельсию — 38,5).