В сумерках. Книга вторая

–…Работать заключенный обязан, даже находясь в ШИЗО, штрафном изоляторе, – рассказывал Забродин группе старшеклассников. – Кормят через день, а норму дай. Доктор физико-математических наук сидит на бетонной табуретке в полутемной каморке и целый день вырубает из металлической ленты клеммы для утюга. Две тысячи ударов – две тысячи клемм, две тысячи одинаковых движений. Думать, писать, читать литературу по специальности запрещено. Берия сажал ученых в шарашки – работать на войну и на космос. Хоть и бесчеловечно, так ведь они пользу приносили, могли реализовать себя и даже развивались. А тут – тупо рубили клеммы. Поздний СССР был развратно расточителен в том, что касается человеческого ресурса. Люди снова, как в тридцатые годы, при Ежове, стали сырьем. Но теперь в тюрьмы шли только лучшие, избранные. Масса уже вполне удовлетворяла требованиям власти и не нуждалась в дальнейшей обработке. Переходим к следующему стенду.

Александров изумлялся артистичности Забродина. В предложенной роли он незаменим. Тексты произносил так, будто они рождались в его голове здесь, буквально по ходу лекции, а подходящее переживание изображал так свежо, как если бы слова произносил впервые.

Оплывать Сергей Михайлович начинал к вечеру, имелась у него где-то тут заначка. Пресекать не имело смысла: невыпивший Забродин становился мрачным, неинтересным.

Александров много раз собирался поговорить с Бениамином Аркадьевичем о будущем Забродина. Если не считать лекций и редких статей, к работе в исследовательском центре музея он не годился. В Сучино проявлялся самым неприятным образом. С ним придется расстаться, и лучше сделать это, не дожидаясь какой-нибудь катастрофы. Но всё никак не складывалось с разговором, и они оба с Цвингером знали, почему. После отказа Александрова сопредседательствовать в «Мемориале» они все более отдалялись друг от друга, как расходятся в темной воде два куска расколовшейся льдины. Место отрыва крошится, плавится – и не сшить их воедино, а случайные соприкосновения наносят лишь непоправимый урон обоим обломкам безвозвратно пропавшего целого. Цвингер вел свой счет претензий к Александрову. А тот, уверенный в своей правоте, даже не представлял, как велик счет, и всё добавлял, добавлял обид прежнему верному соратнику.

Речь Александрова на открытии выставки потрясла Бениамина Аркадьевича. У него, наконец, открылись глаза, он увидел ситуацию в истинном свете и ощутил бессилие что-либо изменить. Статус государственного музея! Достижение? Нет, это не престиж, это грабеж! Государству поэтапно передается имущественный комплекс, созданный силами НКО, руками ребят-волонтеров, руками Цвингера, хозяйственным старанием Зубова. «Музей террора» в итоге остается лишь пользователем зданий и сооружений. Зато берет на себя смысловое наполнение музея, проводит за свой счет все исследования, создает интеллектуальный продукт со всеми вытекающими правами на этот продукт. Авторские права, всего-то! Вот как выглядит партнерство государства в лице администрации Темской области и общества в лице Научно-исследовательского центра, работающего под эгидой музея и в сотрудничестве с обществом «Мемориал».

Александров сорвал аплодисменты. Он сам уже давно стал лицом и даже синонимом музея.

– Мы говорим «партия» – подразумеваем «Ленин»… – ворчал Бениамин Аркадьевич, заново оглядывая экспозицию. Только на этот раз он ощущал себя чужим всему этому выстраданному. Но чужим он быть не хотел.

Цвингер долго бродил по вечерней Москве. Зашел в какое-то бистро, где заказ гарсон записал на бумажной скатерти. Выпил бокал вина, съел сыр с грушами. Вымотавшись, вернулся в отель, пытался уснуть. Но сон предательски покинул его в момент, когда уже смежились веки. Раздражал до дрожи свет уличного фонаря за окном.

– Все, что построено непосильным трудом, взять и отдать широким жестом! Да он же нас попросту обобрал! – возопил Бениамин Аркадьевич и вскочил с гостиничного ложа. – Все эти школы музеологии, курсы повышения квалификации учителей – это всё по авторскому праву остается у Александрова и его прихлебателей, сочиняющих методические пособия и клепающих передвижные выставки. Мы с Зубовым, получается, вовсе ни при чем. Мы построили – он отдает. Поэтапно!

– Зубов, Зубов, Зубов, – повторял Бениамин Аркадьевич, бегая по номеру. – Зубов меня же и прибьет сгоряча.

Идею физического устранения Александрова, однажды высказанную Ильей Федоровичем, Цвингер все еще не готов был принять всерьез, но степень его тревожности сильно повысилась. Обдумав все возможные варианты, он решил делать ставку на Сергея Забродина. Тот имел непосредственное отношение к интеллектуальному процессу и должен был найти способ если не оспорить немедленно права исследовательского центра, то хоть, по крайней мере, покопаться в бумагах, заложить какую-нибудь занозу в документацию. Александрова следовало устранить не физически, как грозил Зубов, а юридически, да хотя бы морально подорвать. Хотя бы опорочить. Забродин – алкоголик, субъект ненадежный. Но трезвым производит впечатление человека эрудированного и даже эффективного на своем поле. Не отдавая предпочтения ни Забродину, ни Зубову, Бениамин Аркадьевич заснул с мыслью: «Надо с ним обсудить, надо открыть ему глаза!».

С утра он еще раз сходил на выставку и решил, не откладывая, вернуться в Темь. Не поездом, у него не хватило бы душевных сил сутки с лишним просидеть сиднем в вагоне – улетел самолетом. Но к Зубову не поехал. Заставил себя перетерпеть стресс и обдумать все еще раз.

Не зря терпел. В Теми его ждала новость.

Симпатия, возникшая между Бершадской и Александровым, не отменяла полученного ею задания. Контрольно-счетная палата провела внеплановую проверку и выявила в АНО «Мемориальный музей жертв политического террора Темь-6» нецелевое использование бюджетных средств на 776 тысяч рублей. Нарушение грозило крупным штрафом, а в случае невозможности урегулировать конфликт администрация области могла пойти на прекращение сотрудничества с общественной организацией, что означало бы изъятие всего имущественного комплекса немедленно.

Александров находился в Москве. Костя, старший научный сотрудник, оставленный на хозяйстве, сообщил о неприятности Зубову и Цвингеру. Предлагал вызвать из Москвы пока одну Иру Игоревну.

– Нецелевых расходов не было, она разберется, найдет причины чудовищного недоразумения.

Костя не сомневался в том, что случившееся окажется недоразумением.

Илья Зубов торжествовал.

– Это убьет, убьет его наповал! – кричал он Цвингеру, требуя, чтобы тот немедленно звонил в Москву. – Я, как член ревизионной комиссии, приказываю тебе сообщить о выводах проверки директору. Со мной он разговаривать не станет. Звони ты.

Бениамин Аркадьевич выбрал собственный вариант – позвонил в Москву Забродину. А тот, перепугавшись, брякнул Александрову что-то несуразное про начавшееся изъятие недвижимости, обвинил его в краже бюджетных средств и запаниковал окончательно, вообразив сразу суд, посадку и огласку. Погасить обнаруженную задолженность нечем, он знал точно. Если бы украли, так и погасили бы. А раз не крали – значит, нечем. Кара неотвратима.

Результатом пьяной истерики Забродина стал обширный инфаркт, причем вовсе не у самого паникера. В больницу попал Виктор Михайлович. Во время обследования он пережил клиническую смерть. Врачи спасли его, но про качество и продолжительность жизни пациента говорили мало утешительного. Александров вернулся в Темь в конце августа, в инвалидной коляске.

К тому времени отношения с администрацией удалось урегулировать. Как оказалось, один из объектов строгой зоны не был принят на баланс, так как документы затерялись при прохождении из финансового органа в департамент имущественных отношений, а средства на ремонт и содержание поступили на счет АНО и были освоены. Нестыковку в работе двух ведомств выявила сама Ира Игоревна. Указав чиновникам на допущенную ими ошибку, она бросила все прочие дела и вернлась в столицу выхаживать мужа.

Выставку не продлили. Экспонаты из Москвы забирал Забродин. Он справился с порученной работой, поднялся в собственных глазах и, поважничав недолгое время, запил.

Местные СМИ откликнулись пространными публикациями на сообщение пресс-службы губернатора о нецелевом использовании средств бюджета в музее. Сенсацией выглядел не столько факт растраты, сколько общая сумма, направляемая из областного бюджета на нужды общественной организации. За «разоблачением» ждали возмездия. Позже об истинных причинах конфликта и его урегулировании написали мало и невыразительно. Что-то, мол, там было, да замяли, нет дыма без огня. В Теми судачили о музее, называя его «Музеем ГУЛАГа». Судачили впервые за годы, прошедшие после его создания.