В Суоми

Более того — электричество стало даже предметом вывоза. Вступила в строй гидростанция, которая энергию реки Патсо — тепло и свет — передает в Советский Союз, в соседнюю Мурманскую область.

* * *

Мы возвращались с Пюхякоски в Оулу. Река, теперь уже с левой руки, то подходила к дороге, то снова скрывалась за соснами, стволы которых от заходящего солнца светились оранжевым пламенем.

— Скажите, что это за Народный пенсионный фонд, который вкладывает такие огромные суммы на строительство гидростанций? — спросил я у Торви.

— Пенсии по старости у нас полагаются мужчинам с шестидесяти пяти лет. Ну, а отчислять в этот пенсионный фонд каждый начинает с восемнадцати лет ежемесячно по два процента со своей зарплаты. И так платит весь трудовой народ. На текущих счетах у каждого скапливаются большие деньги… А деньги без дела лежать не любят. Да это и бессмысленно. Надо их пустить в оборот, — объяснил мне этот понимающий толк в коммерции кооператор.

Гидростанции стоят дорого. Затрачиваемый на них капитал дает прибыль не сразу. Приходится много лет ждать. Вот почему капиталисты не хотят вкладывать средства в строительство гидростанций, хотя отлично понимают, что без электроэнергии не может развиваться народное хозяйство. На помощь монополиям и приходит Управление фонда народных пенсий. Оно вкладывает свои деньги в строительство гидростанций. Немалые средства вносит и государство, то есть дает на стройку деньги, которые собраны непосредственно с рабочих и крестьян — в виде налогов.

Так, не вложив ни пенни из своих капиталов, получают дешевый ток предприятия акционерных обществ, тех самых, на которых эксплуатируются и рабочие, чьи отчисления и налоги вложены в гидростанции. Пенсионный фонд, правда, получает за свои вложения какие-то проценты, но это очень низкие проценты, на которые капиталист не согласился бы. Частные же капиталы устремляются при таком обороте дел в целлюлозную, бумажную, текстильную и другие, самые прибыльные, приносящие наибольшую прибавочную стоимость, отрасли промышленности, работающие на дешевом токе от станций, созданных на средства, взятые у народа. Так на самом деле народные отчисления и государственные налоги помогают увеличивать доходы монополий и их влияние на политику!

«Вот вам, — говорят правые социал-демократы, — пример народного капитализма, общественная собственность на средства производства, образец постепенного, безболезненного, без классовой борьбы, врастания в социализм!»

— Народ вкладывает средства, а прибыль получают капиталисты! Это и есть их пресловутый народный капитализм, врастание в социализм, если верить ревизионистам. Понятно? — спросил Торви.

Мне было понятно, о чем он говорит. Недавно в программе Социал-демократической партии Финляндии я прочитал, будто в этой стране «капиталистический строй уже превратился в строй, частично опирающийся на общественную собственность, и… продолжает постепенно превращаться в социалистическое плановое хозяйство…».

По всей видимости, в это прославляемое таннеровцами «планирование» входит и то, что налоговое бремя трудящихся все время увеличивается, тогда как подоходный налог на акционерные общества, который при правительстве Мауно Пеккала в 1949 году достигал 50 процентов, затем последовательно был снижен до 32 процентов.

Уже одна только эта льгота по налогам, к примеру, дала капиталистам в 1957 году 13,5 миллиарда марок!

Торви притормозил автомобиль около сельского магазина.

Сияющий огромными витринами, этот магазин входит в сеть Союза рабочей кооперации Оулу, и Торви решил воспользоваться случаем узнать, как идут здесь дела. Положение кооперации в те дни было трудное. Банки резко уменьшили кредит и требовали срочного возврата полученных ранее ссуд.

Отряхнув снег с ног, мы вошли в сельский магазин, который по оборудованию и разнообразию товаров мало чем отличался от столичных.

Мисс Суоми

Осмотр магазина отнял немного времени, и мы едем дальше по заснеженной дороге.

— А ведь деревня, через которую мы проезжаем, — говорит Торви, — известна всей стране. Здесь, говорят, и вырастают самые красивые девушки страны… Одна из них родилась вот в том богатом доме… А родительский дом другой мы уже проехали.

В шутке Торви была и правда. Обе девушки — дочка аптекаря и дочка лесоруба — прославили своей красотой эту деревню. Одна на ежегодном конкурсе красоты была провозглашена Мисс Суоми, другая — я запамятовал — не то всемирной Мисс Универсум, не то Мисс Европа.

Так вот, Мисс Суоми вышла замуж за какого-то заграничного миллионера, другая Мисс и сейчас работает маникюршей в Хельсинки, привлекая дополнительно клиентов в парикмахерскую знаменитого универмага Стокмана.

Торви рассказывает, что как-то за столом сошлись оба отца — богатый и бедный — и стали говорить, как получилось, что у них такие красивые дочери.

— И когда они уже изрядно заложили за галстук, то установили, — продолжает, сдерживая улыбку, Торви, — что и тот и другой в вечер, когда зачинали своих дочерей, пропустили не одну рюмочку ликера. И хотя с тех пор прошло двадцать лет, они точно вспомнили, какой именно марки был ликер. Кажется, «Месимарья».

— Это, конечно, реклама, организованная ликерной фирмой?

— Я тоже так думаю, — засмеялся Торви. — Но если хозяйничание «двадцати семейств» таннеровцы рекламируют как социализм или как «народный капитализм», то реклама ликера не такое уж большое зло. О, у нас много тратится на рекламу! Вероятно, она себя окупает…

Я вспомнил постоянные пропуска на международных лыжных соревнованиях в Лахти, бесплатно сделанные мебельной фирмой «Аско»; огромные часы над стадионом в Лахти — дар лыжникам известной часовой фирмы, чья марка красуется на циферблате; красные флажки, обозначавшие многоверстовую трассу лыжного пробега. На каждом из них крупно написано: «Фацер» — марка известной конфетной фабрики. Флажки эти тоже бесплатно поставлены фирмой.

Реклама!..

Стройные ноги сегодняшней Мисс Суоми с тысячи плакатов бросаются в глаза прохожим, рекламируя чулки фирмы «Атлас», а грудь красавицы рекламирует лифчики той же фирмы дамского белья!

И если столица завораживает пестрым, нервным мельканием электрических, неоновых рекламных огней, то на севере, в провинции, полуосвещенные улицы города говорят о жизни страны не менее красноречиво, чем ярко освещенные проспекты.

В этом я убедился через день, в Кеми.

Супруги Торви провожали нас до половины дороги, до местечка Йи, где летом происходят традиционные соревнования лучших сплавщиков страны.

Стоя на скользком, вращающемся под ногами бревне, которое на стремнине, на пенистых порогах реки Йи подпрыгивает, несется, чуть ли не встает на дыбы, как взбесившаяся лошадь, сплавщик с багром в руках должен проплыть возможно дольше. Миновав пороги, он доходит по не прекращающему свой бег бревну до самого его края, встает на колени и, выпив из реки несколько глотков воды, должен встать и пройти обратно на другой конец. И все это проделывается на глазах у сотен собравшихся здесь лесорубов и сплавщиков, которые живо реагируют на удачу или промах товарища, соскользнувшего с бревна в быстрый, скрывающий с головой поток.

Что и говорить, не легкий и опасный вид спорта! Но он подчеркивает романтику труда сплавщика. Такие мастера сплава есть и у нас, в Советской Карелии. И мне думается — этот вид спорта, созданный тружениками леса, заслуживает, чтобы его признали и узаконили спортивные организации нашего севера.

Однако в Йи мы приехали, когда река скована была льдом, а над незамерзающими порогами от воды, от облизанных ею черных камней подымался густой, розовевший в закатном солнце пар. Лесорубы еще не отложили в стороны свои пилы, не взяли багры — не стали сплавщиками. Поэтому, полюбовавшись романтическим памятником современнику новгородских ушкуйников, разбойному вождю крестьянской вольницы Юхе Весайнену (работа скульптора Каллио), мы попрощались с гостеприимными супругами Торви и поехали дальше на север, к Кеми.