В Суоми

Позади всех шла женщина, державшая в руках железные обручи.

Почти на рассвете вернулись они в одиноко стоящую хижину.

Спали долго, всласть, особенно винокуры, словно желавшие оттянуть срок прощания с домом. Когда все выспались, поздно уже было отправляться на ночь глядя в дальний путь, через поросшие густым лесом холмы и болота. Поэтому вскоре все снова залегли спать.

Олави спал тревожно, ему все снилась Эльвира, заливающаяся слезами над связкой оружия. Инари же спал так, словно отдыхал от тяжкой болезни.

Когда на рассвете, разбуженные ленсманом, все арестованные и конвой вышли из дому, Олави шепнул Инари:

— У меня предчувствие, что Лундстрем и оружие погибли.

— Довольно насчет предчувствий.

И они пошли в гору.

Под ногами осыпалась земля и катились с шумом мелкие камешки. Шли гуськом. И опять позади всех шла женщина, которую никто не приглашал в этот невеселый путь. Тропинка круто вела вверх, порою приходилось хвататься руками за колючие ветви елок, чтобы не соскользнуть вниз.

Утомленные, только после полудня остановились они на привал у шумного, пенящегося водопада; он срывался с крутизны и ревел как бешеный, перескакивая с камня на камень.

— Почему бы тебе не бежать? — спросил Инари мастера-самогонщика.

— Старики говорят: так гни, чтоб гнулось, а не так, чтоб лопнуло! И правильно говорят.

После этого ответа старик многозначительно замолчал.

Зато Олави от Юстунена в пути узнал о спиртном производстве больше, чем он раньше мог себе представить.

Далеко за полночь, измученные дорогой, арестанты и конвоиры пришли в село Сала. Олави, проходя мимо одного двора, толкнул локтем Инари:

— Здесь живет жена моя Эльвира.

И они пошли дальше.

— Отсюда уже можно бежать, — сказал Инари.

Их привели в арестантскую комнату. Там уже сидело человек восемь, и все по самогонным делам.

Суд должен был начаться завтра к вечеру — тогда приедет судья и явятся все вызванные повестками подсудимые и свидетели.

Олави и Инари нашли себе место на полу, среди спящих вповалку.

На другой день их повели на суд, в большую избу, разделенную на две комнаты.

В одной заседал суд. В другой ожидали вызова подсудимые вперемежку с многочисленными свидетелями.

Инари стал осматриваться, как бы лучше улизнуть.

У входа стоял вооруженный полицейский, но окна были не защищены решеткой. Правда, порою по улице проходили солдаты. Здесь теперь был расквартирован пограничный отряд. Это для Олави было новостью. Но если спокойно удалиться из помещения суда, то никому и в голову не придет остановить их на улице.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Лундстрем сначала спокойно ждал возвращения Инари и Олави с подмогой для переноски груза, беспорядочно наваленного на берегу и прикрытого свеженаломанными ветками.

Он чувствовал себя превосходно и отдыхал весь день, рассчитывая, что товарищи вернутся только под вечер. Он насвистывал знакомые ему старинные песенки, палкой сбивал шишки с сосен и елей. Но потом, когда подобрались сумерки, он забеспокоился.

Да, товарищам следовало бы уже возвратиться.

Солнце садилось далеко за озером. Беззвучно спускались сумерки.

Лундстрем встал с валуна, на котором сидел, и тревожно прошелся по берегу.

Еще полчаса назад все было так знакомо и понятно, а теперь холм вырос в высокую гору.

Метрах в двадцати от берега в лесу высилась муравьиная куча. Лундстрем подошел к ней. Муравьиная жизнь к ночи, очевидно, угасла, и он захотел потревожить ее, но раздумал. По муравейникам учил его Олави распознавать близость дороги. С какой стороны они покатее, с той — дорога. Надо проверить. И Лундстрем, определив более покатую сторону муравейника, пошел искать в сумерках дорогу. Олави был прав. Метров через двадцать он нащупал ногою еле заметную твердую тропку.

Лундстрем вытащил из-за пазухи план пути. Здесь начинался новый этап, и черта на плане указывала прямое направление на север, к селу Сала.

«Как мало осталось идти!» — подумал Лундстрем; он умел обращаться с чертежами — ведь он был квалифицированным металлистом. Он был прав: по линии полета птицы до Сала оставалось около тридцати километров. Наступил темный осенний вечер. Лундстрему стало холодно, он разложил костер подальше от берега, чтобы чужой глаз не приметил.

Товарищи все еще не приходили. Неужели с ними приключилось что-нибудь? Может быть, они попали в засаду, может быть, их убили, а он сидит здесь и ничего об этом не знает? Нет, этого не может быть. Просто дорога оттуда труднее, чем предполагали, с крестьянином сторговаться хлопотливее; они придут сюда уже сразу с лошадью.

Ладно, если они не придут через час, он пойдет им навстречу, и если не встретит, то, во всяком случае, разузнает, что с ними и куда они запропастились. Но тогда оружие останется без присмотра. И потом — куда идти на ночь глядючи? И напрасно это он разволновался. Ведь в случае чего один-то — или Инари, или Олави — добрался бы к нему.

Да что там, утро вечера мудренее.

И Лундстрем стал устраиваться на ночлег. Он постлал ветки и накрылся шерстяным одеялом Олави. Но он долго не мог заснуть, думая все об одном и том же, и деревья, колеблемые отсветами костра, казались ему похожими на старинные чудища, о которых говорится в детских сказках.

Спал он настороженно и несколько раз просыпался; ему казалось, что хрустит валежник, что пришли наконец долгожданные товарищи.

Но никто не приходил.

Наступил холодный, туманный рассвет. От росы одеяло отсырело и стало тяжелым. Солнце нехотя вставало где-то на краю земли, и Лундстрему стало вдруг ясно, что Инари и Олави попали в переделку.

Идти их выручать? Тогда можно самому попасться. И тогда оружие погибнет. Для чего же тогда его выкапывали, перевозили, для чего Инари столько раз нырял за ним в холодную воду?! Нет, нельзя отходить от оружия.

И тут ему пришла в голову блестящая идея: ведь они же решили, если не достанут лошадей, перетаскивать транспорт на своих спинах, а если так, то почему он один, в крайнем случае, не сумеет этого сделать!

Правда, это будет в три раза медленнее, даже, может быть, еще немного дольше, потому что у Олави спина шире и сильнее, чем у него, но все-таки он вполне может справиться и один. И по карте путь прочерчен, и он знает, кому передать транспорт. Фамилию Сунила он запомнил крепко.

И если он это сделает… нет, не если, а когда он это сделает, Инари и сам Коскинен проникнутся к нему уважением и скажут: «Да, Лундстрем, ты сделал большое дело».