В Суоми

А если вдруг Инари убит и никогда, никогда он его не встретит и не сумеет до конца оправдаться перед ним? Руки Лундстрема опустились, и он прошептал:

— Нет, Инари должен быть обязательно жив, а если он убит, тогда… тогда я, после того как перетащу все оружие, сам все расскажу Коскинену, и про Хильду тоже, и он наверняка все поймет. Значит, надо приступать к делу.

Лундстрем подымает связку винтовок. Он решает так: «Я пронесу ее три километра, потом приду за другой — и так до ночи перетащу все на три километра. Все сделаю в десять, самое большее — в двенадцать дней».

Дольше, чем рассчитывал Коскинен, но что же делать!

Он набивает мешочек едой: лепешки некки-лейпа, несколько вяленых рыб, полтора кило сахару, щепотка соли и горсть кофе. Он увязывает все это в шерстяное одеяло, сверток прилаживает ремнем, как противовес связке винтовок, и бодро взваливает груз на плечи.

Не очень тяжело — всего около двух пудов.

Лундстрем идет по тропинке и насвистывает свой любимый мотив.

Скорее бы все это дело сделать! Это правильный расчет — нести груз три километра, а не километр: меньше времени и сил уйдет на опускание, поднимание, перегрузку.

Тропинка подымается в гору, идти уже не так легко, как раньше, и к тому же ремень режет плечо. Надо бы его заново приладить. Нет, впрочем, это будет лишняя перегрузка. Лучше пронести все три километра, а там и поправить.

Вот и отлично — тропинка не петляет, она идет прямо и ведет уже вниз, можно наддать ходу.

Лундстрем идет быстрее, ноша подталкивает и гонит вниз, а тут ноги начинают завязать в болоте. Под кеньгами хлюпает вода, и сразу ногам делается прохладно.

Вот это уже ни к чему. Приходится с трудом вытаскивать уходящие в мох ноги, идти становится еще труднее. Пожалуй, не стоит двигаться по трясине, которая не хочет сразу отпускать ноги. Надо перепрыгивать с кочки на кочку, а кочки покрыты кустами багряной брусники. Ягоды гоноболи осыпаются, а кеньги Лундстрема беспощадно их давят. «Впрочем, если нагнуться и набрать горсть ягод, можно освежиться», — думает Лундстрем, но решает проделать это на обратном пути.

«Вот я уже и прошел с полпути… Нет, зачем же обманывать себя! Пройдено не больше километра. Все-таки это приятно, что здесь еще растет береза».

Но вот низина кончилась, почва становится все тверже, и тропинка опять начала карабкаться вверх. Подымаясь даже по отлогому склону с грузом за спиной и свертком, бьющим в грудь, легко потерять дыхание.

Лундстрем вскарабкался наконец наверх и увидел, что ему предстоит снова сойти в мокрую низину, чтобы затем снова подняться и, наверно, снова спуститься. Дальше нельзя было разглядеть: мешал лес.

И он пошел вниз. Вытаскивая кеньги из трясины, опять перепрыгивал с кочки на кочку, а груз ударял по спине и груди, тянул его, пригибая к земле.

Когда начался новый подъем, Лундстрем решил, что три километра уже пройдены и, нагнувшись, опустил ношу в мох, в стороне от тропинки. Вытерев пот, он оттащил груз подальше, чтобы не было видно с тропы, и пошел обратно, подбирая по пути влажные ягоды брусники и немного приторную гоноболь.

«Все идет прекрасно, только немного медленно», — думалось ему.

Он пришел на берег и остановился, вглядываясь в ту сторону, куда (уже минуло сутки с тех пор) уплыли на карбасе Инари и Олави. Он отлично запомнил, как беспомощно волочился на привязи за карбасом челнок.

На этот раз, как противовес связке винтовок, он приладил, использовав для этого одеяло Инари, патронный ящик и, подняв груз, снова отправился в путь.

Ноша была немного тяжелее, чем в первый раз, но зато дорога уже знакома.

Он шел молча. Груз стеснял его дыхание, и рассыпанные под ногами ягоды уже не привлекали его.

На этот раз он опустил свой груз на землю на вершине холма, пройдя лишь два километра. Ему показалось, что кто-то его зовет с берега озера. Обратный путь он почти пробежал, задыхаясь от радости, но… на берегу никого не оказалось.

Он приладил на другое плечо новую связку винтовок и, как противовес, патронный ящик и пошел по очень знакомой тропе.

Нет, первоначальный план был положительно плох. Пока без передышки тащишь три километра, совершенно выбиваешься из сил, и потом, на обратном пути, слишком много времени уходит на отдых. Гораздо правильнее будет так: пронести ношу всего лишь один километр — за это время не сумеешь выдохнуться, а на обратном пути можно отдохнуть. Этот план еще и тем лучше, что все время весь почти транспорт не уходит из поля зрения. Поэтому третью связку Лундстрем перенес лишь на километр, опустил на землю и пошел обратно за новой.

На берегу он разрешил себе отдохнуть примерно полчаса — ведь он уже прошел по прямой дороге двенадцать километров и перетащил не одни десяток килограммов на своих плечах. Он отломил кусок лепешки и, торопясь, почти не разжевывая, уничтожил вяленую салаку — нет времени наловить свежей.

После получасового отдыха не хотелось приниматься снова за работу. «Ну, еще минуточку можно повременить! — просил какой-то внутренний голос. — Ну, еще одну минутку!»

— Баста! — вслух решительно произнес Лундстрем.

От этого слова на душе как-то повеселело и плечи, казалось, на время перестали гореть.

Теперь он перетаскивал груз на один километр. Но с каждым переходом ноша становилась тяжелее и тяжелее.

Казалось, здесь в древние времена подымал свои высокие волны океан. По волшебному слову волны застыли, превратившись в землю, ощетинились лесом, и только между гребнями, между взлетами волн, сохранилась еще влага. И Лундстрем должен был то подниматься по этим каменным волнам, вытягивая на гребни груз, то сбегать вниз, а ложбины, где между поросшими брусникой кочками увязали кеньги, и нужно было, вытаскивая их, еще тащить давивший плечи груз.

Так по каменным волнам перетаскивал свой груз Лундстрем, и к солнечному закату, — а солнце закатывалось сегодня в тучу, — на берегу не осталось ни одной связки винтовок, ни одного оцинкованного ящика с патронами. Правда, почти весь груз находился всего лишь в одном километре от берега, и только одна связка — первая — в трех километрах и две — в двух. Около последней связки сидел на берегу Лундстрем и, не обращая никакого внимания на северный осенний, многоцветный закат, жадно смотрел в ту сторону, откуда должны были прийти товарищи. Но они не приходили.

У него ныла спина и дрожали ноги. Может быть, товарищи сейчас придут, ну, через каких-нибудь десять — пятнадцать минут. Выйдет из-за наволока Инари и скажет: «А вот мы и пришли». А Олави молча улыбнется. Как хорошо было бы видеть рядом с собой Олави! Но они все не приходят.

Вот они вернутся и увидят его работу, и Инари скажет: «Молодчага!» Не важно, что Лундстрем дело не довел еще до конца, — важно то, что он взялся за него…

И тут Лундстрему становится стыдно, он вспоминает произнесенные как-то мельком слова Коскинена: «Ничего не сделано, пока не сделано до конца».