В тебе моя жизнь...

— Понимаю, все понимаю, — усмехнулся Загорский, — но ничего не могу с собой поделать — пристрастился за границей и никак не могу отвыкнуть. Что касаемо, наказания за мой эскапад, то я готов. Вы же знаете, не в первый раз, — он коснулся своего «Георгия», напоминая друзьям свою ссылку на Кавказ за дуэль с одним молодчиком, вызов коего принял по молодости и от хмельной головы. Тогда всех друзей наказали соответственно рангу — неделя на гауптвахте и ссылками из Петербурга. Только Воронин и Арсеньев отделались удалением в деревню, а вот Загорский, не сумев удержаться от язвительных комментариев по поводу необоснованных по его мнению обвинений, попал на арену военных действий на полгода.

— Дурак ты, — беззлобно заметил Воронин, — что же ты делаешь со своей жизнью, Серж? Опять пороху понюхать захотелось?

— Нет, Анатоль, — возразил тому Павел Арсеньев, — жениться ему надо. Сразу вся дурь из головы вылетит. И за юбками волочиться так открыто перестанет, и за ум возьмется.

— Не суди по себе, — усмехнулся Загорский. — И потом — жениться, значит, уступить его сиятельству князю. А я пока не готов смириться и пойти на поклон…

— Что за вражда? Серж, не мне тебе говорить, что это так… так.. по-детски. Ребячество это, — Воронин залпом выпил вино, оставшееся в бокале. — Это твой дед, твоя кровь. Если бы у меня был хоть кто-то из старших, я бы… Вот, когда потеряешь близкого, тогда поймешь!

— Ты так говоришь, словно единственный потерял родителей! — Загорский злобно прищурил глаза. — Да, я своих потерял не в младенчестве, но это не означает, что я их не терял.

— Тихо, господа, тихо, — пытаясь их успокоить, положил руки на рукава их мундиров Павел. — Ишь, распетушились… Ну, как дети, право слово. Выпьем лучше. Гарсон, еще шампанского!

— Думаю, будет лишним, Paul. Ведь нам пора, — Воронин поправил рукав мундира.

— Пора? Куда? — удивился Загорский. — Я думал, мы потом поедем к m-m D 'elice. Ну, с Павлом-то все кончено отныне, а ты, Анатоль, ты-то…

Воронин задумался на мгновение, а потом медленно проговорил:

— Я, друг мой, нынче приглашен на бал к князю Вяземскому и намерен там быть.

— Ты? На бал? Вижу и вправду все переменилось за мое отсутствие, — рассмеялся Загорский. — Не ты ли называл балы и рауты — рассадником невест и их мамаш? Что за дивная перемена?

Воронин резко схватил со стола бокал и отпил вина.

— То было ранее. Я был молод и глуп. Бесшабашная и неразумная юность, что тут скажешь? А нынче…

— Нынче… — повторил за другом Сергей, подталкивая друга к откровенности, краем глаза ловя на себе странный взгляд Арсеньева. Ему с нетерпением хотелось докопаться до истины, заставить признать Воронина, что он дал слабину, и какая-то юная кокетка вскружила ему голову. Неловко было признать (да он никогда и признается в этом даже себе), но Сергею даже приятно было убедиться в слабости друга, который ни разу до сих пор не увлекался особой женского пола столь сильно, что готов был присутствовать на «светских сборищах».

— Нынче все изменилось, — кивнул головой Анатоль. — Да, ты прав — я еду туда ради женщины. Я влюблен, и я намерен пойти до самого конца. Да — да, готов расстаться со своей свободой и окольцевать себя. Поверь, мне ради нее стоит пойти и не на такие жертвы. Да, впрочем, кому, как не тебе об этом знать?

Загорский почувствовал, как внутри него все похолодело. Краем глаза он по-прежнему наблюдал за Арсеньевым, и ему не нравилось, как напряженно замер тот и следил за их разговором.

— Не понимаю, о чем ты, Анатоль, — Сергей глотнул вина и улыбнулся другу. — Ну, если только ты не решил приволокнуть за Натали Ланской, но та ведь в Европе. А больше особ женского пола, ради которых я готов был бы чем-то пожертвовать, нет.

— Полно, Серж, не думаю, что ты забыл ту историю. Ведь говорят, ты был влюблен, во что, заметь, я не верю вовсе. Увлечен, может быть, но влюблен… — Анатоль улыбнулся, и Загорский понял, что тот весьма забавляется в этой ситуации. Они поменялись ролями. — Надеюсь, Натали развеяла тот легкий флер? Потому как мои намерения весьма серьезны в отношении этой дамы, весьма.

— Это звучит прямо как предупреждение. Разве ты уже сделал предложение, чтобы упреждать соперников? — усмехнулся Сергей. Он изо всех сил стремился оставаться спокойным, хотя в его мозгу, как в клетке птица, билась только одна мысль: «Неужели?».— Полно, Анатоль, нам вовсе нечего с тобой делить. Давай лучше выпьем напоследок. Клянусь, мне это сейчас необходимо — по возвращении в особняк я неизбежно столкнусь с моим вечным ходячим укором, его сиятельством старым князем. Мне повезло, что когда я прибыл, он был с визитом у Загряжской, так что я избежал упреков и скандала. Но думаю, в этот раз я не буду столь удачлив. Так что, выпьем за любовь, господа! — и, заметив, как у друзей появилось недоумение на лицах, Загорский продолжил. — За эту химеру, с которой удается столкнуться немногим, и опять же немногим удается понять, что это всего лишь химера.

Он залпом осушил бокал и криво улыбнулся собеседникам.

— Что же вы не пьете, господа?

Павел поднял свой бокал:

— Пью за начало тоста, но не за конец. За любовь! — и, пригубив вина, он с укором сказал. — Не пойму, что с тобой творится, Серж? Что за циник сейчас тут сидит с нами? Ты ведь таким не был. Что произошло во Флоренции?

— Ровным счетом ничего, — Загорский помолчал, затем встал и, отдернув мундир, щелкнул каблуками. — Прошу извинить, господа. Я толком не успел отдохнуть с дороги, да и перед великой битвой со старым князем надо набраться сил.

Воронин медленно поставил на стол бокал с вином, который он крутил до этого в руках, наблюдая за бликами света в вине, и задумчиво проговорил:

— Довела его Ланская до ручки, прости за выражение. Другого подобрать не могу. Я всегда знал, что эта кокотка доведет его до беды…

— Ты думаешь, это она — причина его уныния? Не уверен. Его любовь к ней начала умирать, когда она пошла под венец с графом. За прошедшие годы мало что осталось от нее.

— Что же толкнуло его вслед за ней во Флоренцию?

— Привычка, похоть, желание насолить деду… — Арсеньев достал трубку из кармана и стал набивать в нее табак. Раскурив, он продолжил беседу: — Ты ведь не был тогда, когда у них состоялась та ссора из-за Натали Ланской. Он кричал деду и отцу ужасные слова… А напоследок заявил, что раз она не годится продолжить род Загорских, то его не продолжит никто. Вот так-то… Теперь, когда Серж с дедом еще более отдалились друг от друга после того ужасного случая с его семьей, он и вовсе готов даже встать под пули, лишь насолить старому князю. Боюсь, когда-нибудь это и случится. Я, правда, надеялся года три назад, что он может измениться, но нет — увы и ах, этого не произошло. Юная дева не смогла совершить чудо.

— Ты о той истории? — нахмурился Воронин. Даже слышать от друга об этом давнем случае ему было неприятно.

— О ней. — Арсеньев некоторое время молчал, попыхивая трубкой, а потом продолжил. — Я ведь впервые видел, чтобы он о ком-то действительно беспокоился, кроме нас, что он кому-то помог, а уж тем более, деве.

— Ты думаешь, он был влюблен в нее?

— Влюблен? Нет, конечно. Просто она ему нравилась. Нравилась, как нравится миленький котенок или несмышленый щенок, не более. Вспомни, как его поведение во время этой истории с Ланской… как он страдал… А тут он отпустил ее без какого-либо сожаления, без каких-либо эмоций. Не забывай, я говорю, не с чьих-то слов, я видел все происходящее своими глазами.

Тем временем, Загорский ехал в коляске домой и размышлял. Что происходит с ним? Почему ему так неприятна мысль о том, что Ольховская может быть чьей-то невестой, а уж тем паче супругой? Может, потому, он привык, что только он является предметом ее грез? Простое чувство собственника? Или просто ему неприятно, что это именно Анатоль, дружеским соперником которого он всегда был везде и во всем — в стрельбе, успехе у женщин, в количестве выпитого…

Значит, она в Петербурге…

Загорский попытался вспомнить ее лицо, и его удивило, как легко оно всплыло из недр его памяти. Вся история из знакомства вдруг промелькнула перед его глазами.