В тебе моя жизнь...
Шрифт:
— О чем ты, Анатоль?! — вскрикнула Марина с таким надрывом, что у нее тут же заболело в горле. — Я тебе говорю, что это было! Было! Это не шутка моего разума! Я в здравом уме, и также здраво говорю тебе — это правда!
Анатоль раздраженно запустил ладонь в волосы, а потом повернулся к ней, зло сверкнул глазами:
— Оставь, говорю тебе, эти мысли! Я проверял — фон Шель уехал из города еще до Рождества, сразу же после того, как получил отказ в руке Катиш. Его нет на квартире и нет в полку — в отпуске по каким-то семейным обстоятельствам до Светлой седмицы [494] . Как он мог быть в нашем доме, коли и в городе-то его не было? — он вдруг снова подошел к Марине, склонился
494
Неделя после Пасхи
— Ты не веришь мне, — с горечью в голосе проговорила Марина, и Анатоль в раздражении хлопнул ладонями по подлокотникам.
— А ты не слышишь меня! Говорю же, что Катиш тут совершенно ни при чем. Хватит! Доктор все предельно ясно объяснил — образы в твоем сознании наложились друг на друга, а ваша взаимная неприязнь с Катиш усилила твое восприятие.
На мгновение, видя глаза жены, в которых плескались боль и отчаянье, Анатоль было усомнился в собственной правоте. Что, если она говорит действительное, а не вымышленное? Что, если доктор неправ, и это вовсе не образы? Он прекрасно знал упрямство Катиш, что доставляло ей столько трудностей во время обучения в московском пансионе, знал, что она вполне способна пойти на многое лишь бы добиться своего. Это, видимо, их наследственная черта, он вполне признает этот факт.
Но возможно ли это, что Катиш даже косвенно виновна в том, что случилось с его женой и ребенком? Совместно с фон Шелем довела дело до такого трагического исхода? Возможно ли, что она обманывает брата и продолжает свое знакомство с кавалергардом, что ей категорически запрещено Анатолем? Принимает его тайно в доме, под покровом Святок? Неужели она не понимает, к чему приведет подобное бесстыдное безрассудство? Нет, Анатоль отказывался в это верить. Он вспомнил, как Катиш безудержно рыдала у него на плече, повторяя сквозь слезы:
— Как это возможно? Как возможно обвинить меня в этом? Ведь я не чужой человек, а это дитя было родным для меня, как и для нее, я же была бы тетушкой этому ребенку. C’est cruellement! Cruellement! [495]
Разве можно так притворяться? И потом — если его обманывала сестра, его плоть и кровь, то кому тогда можно доверять в этом мире? Ведь даже его жена пытается найти утешение в чужих руках и чужих словах, а не просит об этом его, Анатоля — тут же, едва оправившись от болезни, едет к Загорскому! Анатоль быстро подавил в себе вспыхнувшую при этой мысли ярость и с удивлением понял, что ему это удалось.
495
Это жестоко! Жестоко! (фр.)
— Я прошу тебя, не думай об этом более, — мягко попросил он Марину и прикоснулся губами ее лба. — И перестань вспоминать обо всем, что случилось. Давай начнем с чистого листа, d`es le d'ebut [496] .
Марина смело встретила его тяжелый взгляд, которым он всегда показывал ей в разговоре, что дальнейшее обсуждение не имеет смысла, и вопрос, что был говорен, уже решен. Она не желала смириться с таким исходом. Неужели он не понимает, что дело не только в том, что фон Шель был тогда в их доме? Дело ведь в том, что Катиш сама идет к пропасти, в которую может увлечь и остальную семью, ведь скандал в обществе неминуемо затронет всех близких к ней людей.
Марина не опасалась за себя, но она знала, как важно мнение света и, что особенно, мнение императора для Анатоля. Да и что повлечет за собой этот скандал?496
с самого начала (фр.)
О Господи! Марина резко выпрямилась в кресле, едва не ударив головой по-прежнему стоявшего над ней Анатоля. Дуэль! «… опасайся белого человека…», вот были слова цыганки, сказанные тогда Анатолю в саду Киреевки. Разве фон Шель не блондин? Марина вспомнила льняные, почти белые волосы над воротом белоснежного мундира кавалергарда, когда он танцевал с Катиш на балу давеча, перед Филиповым постом. Белый человек!
— Qu'y a-t-il? [497] — встревожился Анатоль, видя неподдельное беспокойство жены и страх, что отразился в ее глазах в эту минуту. — Что? Что такое? Тебе дурно?
497
В чем дело? (фр.)
Марина прикрыла глаза, зная, как легко отражаются эмоции на ее лице, и попыталась выровнять сбившееся от волнения дыхание. У нее есть два пути ныне. Первый — открыть Анатолю правду, поведать о том, что с самой осени Катиш состоит в переписке с фон Шелем, и что, судя по тому, как скрылся фон Шель из вида Анатоля, дело меж ними могло зайти слишком далеко. Но зная вспыльчивый нрав Анатоля и то, как относился к реноме своей семьи, нетрудно было догадаться, чем закончится дело — ссора с фон Шелем, возможно, дуэль… и далее… далее…
Но ведь можно и утаить все, что она узнала, скрыть от супруга правду. Признать, что, возможно, была неправа, обвинив Катиш. В этом случае она может попытаться самой прекратить эту связь. Только вот как? Марина пока не знала, но твердо решила попытаться уладить все самой, не привлекая в это дело супруга.
— Быть может, ты прав, — с трудом заставила себя проговорить эти слова Марина, раздвигая губы в неровную улыбку. — Быть может, ты и прав, и все это лишь игра моего воображения. Бред и ничто иное.
Ложь так легко сорвалась с ее губ, но в тот же миг вместо лица Анатоля, Марина вдруг увидела склоненное над ней в темноте лицо Катиш, услышала ее резкий шепот фон Шелю: «Что ты медлишь? На ее крики сейчас сбежится весь дом!» С самых ранних отроческих лет девочкам в Смольном вкладывали непреложные истины, что злость и мстительность, затаенная в глубине души обида идут вразрез с христианскими догмами, и Марина свято соблюдала их, стараясь быть примерной христианкой. Но ныне она не смогла побороть в себе эти чувства, и с ее языка легко сорвалось обвинение в адрес Катиш:
— Твоя сестра ведет переписку с фон Шелем. С самого Покрова. Разве это не доказательство моей правоты? Разве это не доказательство того, что я не заблуждаюсь?
Глаза Анатоля при ее словах сверкнули такой яростью, что Марина невольно вжалась в спинку кресла, опасаясь, что он может сейчас причинить ей боль. Но он только снова хлопнул ладонями по подлокотникам ее кресла.
— Ложь! Чудовищная ложь! — закричал он во весь голос. — Твоя неприязнь к Катиш переходит все мыслимые границы, моя супруга. Недостойно обвинять девицу в таком проступке.
— Недостойно его совершать! — выкрикнула Марина ему в лицо и, оттолкнув его со своего пути, прошлась к образам. Встала перед ними и проговорила, крестясь. — Тут, перед лицом Создателя нашего и Его Божественной Матери я клянусь тебе, что в день, когда болезнь настигла меня, я застала во дворе мальчика с письмом. Письмом Катиш к фон Шелю. Он пишет к ней, и она ему отвечает!
— И где оно? Это письмо, что ты видела, — Анатоль сел в кресло, что она освободила, положив ногу на ногу. Весь его вид выражал сейчас злость и неверие к словам жены. — Где оно?