В тени двуглавого орла, или жизнь и смерть Екатерины III

О коих нам твердят в старинных сказках,

И без того блажен я, как младенец,

Когда передо мной моя жена

Со взором светлым, с чистою душой!

Стихи, естественно, были написаны по-немецки, но даже прозаический их перевод дает полное представление о том, что происходило в душе поэта. И, конечно, не оставили равнодушной Екатерину, ровная привязанность которой к мужу постепенно перерастала в самую настоящую любовь, сотворив маленькое чудо: счастливый брак любящих друг друга высокородных особ. Такое в России случалось тогда не часто, исключений не было ни в одном из сословий.

— Ты только послушай, Мари! — то и дело восклицала она, читая написанные четким готическим почерком принца листки. — Как это прекрасно!

— Ваше высочество, я же почти не знаю немецкого, — ласково улыбнулась Мария.

— Тут не важно знать, важно чувствовать. Хочешь, я переведу?

— Конечно, ваше высочество.

Екатерина начала читать по-русски, переводя на ходу и почти не затрудняясь поиском нужного слова. Все-таки русский она знала отменно. Мария подумала, что дал бы Бог ее воспитаннице еще и поэтический талант, она бы несомненно затмила многих своих поэтов-современников.

— Ваше высочество, — сказала она, — когда Екатерина закончила чтение. — Это нужно издать. Такие прекрасные стихи должны быть доступны не только вам.

— Издать? — растерянно переспросила Екатерина. — Как это?

— Очень просто. Как издают другие книги. Если вы еще соблаговолите поработать над оформлением… Нарисовать заставки, подобрать шрифт…

Глаза Екатерины вспыхнули неподдельным энтузиазмом:

— А почему бы и нет? Сделаем Жоржу сюрприз…

Небольшая книжечка стихов принца Ольденбургского была издана в 1810 г. в Москве и вышла очень скромным тиражом только для раздачи друзьям в качестве подарка. Виньетки, которые украшали поэтический сборник, нарисовала Екатерина Павловна, искусно владевшая карандашом.

Кое-кто из высшей аристократии посмеивался, но вдовствующая императрица Мария Федоровна, со своей истинно немецкой сентиментальностью, превозносила стихи и их автора до небес, так что смешки прекратились почти мгновенно.

По свидетельству современников, в частности графа Жозефа де Местра «образ жизни Великой Княгини Екатерины в Твери поистине поразителен. По вечерам дом ее похож на монастырь; известный литератор, г-н Карамзин, читает там лекции из русской истории… и особы, которых она удостаивает своим приглашением, не имеют никакого другого развлечения… Принцесса сама учит мужа своему русскому языку и служит посредницей меж ним и простым народом… Доброта и обходительность Великой Княгини несравненны. Будь я живописцем, прислал бы вам изображение ее глаз, дабы вы видели, сколь благая природа вместила в них ума и доброты… Сия юная принцесса в большом фаворе у своего брата Александра, который осыпает ее богатствами и всяческими знаками внимания. Она очень образована и очень умна; русские даже преувеличивают в ней сие последнее качество… Это голова, способная задолго предвидеть многое и принимать самые решительные меры».

При Дворе же о Великой Княгине говорили: «Смесь Петра Великого с Екатериной II и Александром I».

При всей занятости генерал-губернатора текущими делами, сразу же после того, как в Твери поселилась герцогская чета, в город, лежащий на самом оживленном пути из одной столицы в другую, зачастили гости. Приезжали члены императорской семьи, ученые, художники, писатели… К принцу приезжали немецкие профессора из Московского университета, их допускали к нему беспрепятственно и без излишних церемоний.

Церемонии были скорее слабостью Екатерины Павловны, которая, прекрасно управляя своим придворным штатом, преимущественно состоявшим из русских служителей, пристально следила и за порядком, и за соблюдением этикета. В Твери никогда не делали никаких скидок на то, что двор Екатерины Павловны невелик и не имеет официального статуса: в нем все должно было походить на величественный императорский двор Петербурга.

Но современники утверждали, что «тверской двор» отличается от столичного в лучшую сторону хотя бы подбором придворных. Среди фрейлин Екатерины Павловны была Е. И. Муравьева-Апостол, сестра будущих декабристов, а гофмейстериной в Тверь сам император Александр назначил статс-даму «большого» двора А. Н. Волконскую, мать тоже декабриста князя Сергея Волконского.

Посол Коленкур, и после отъезда из столицы свой несостоявшейся императрицы, не упускавший случая вызнать что-либо «этакое» о жизни великой княгини, явно с удовольствием сделал язвительную запись:

«В обществе потешаются над этикетом Тверского двора: лица, отъезжающие в Москву (следуя в нее из Петербурга) или приезжающие туда, и даже только лишь приглашаемые к обеду или ужину, должны испросить и получить по форме две аудиенции — одну для представления, а другую — чтобы откланяться».

Кстати сказать, сами гости ничего смешного в этом не видели, скорее наоборот. Ибо среди гостей Екатерины Павловны были и видные иностранные государственные деятели, такие, например, как приглашенный в Россию Александром I прусский министр, знаменитый барон Штейн. На пути в Москву он провел в Твери два дня и потом писал в своих воспоминаниях, давая восторженную оценку великой княгине:

«Разговор ее выказывал необыкновенно образованный ум и возвышенную душу».

Бывали в Твери и менее знатные, но более желанные гости. Как-то, в один из редких приездов великой княгини с супругом в Москву, граф Федор Васильевич Растопчин устроил в честь их приезда пышный бал с роскошным ужином. Роскошный особняк графа сиял тысячами свечей, отражая блеск дамских бриллиантов и золотых аксельбантов, на хорах пока еще негромко играла музыка, а гости отдавали дань уважения герцогской чете, почтившей своим визитом «Златоглавую».

Екатерина Павловна глазам своим не поверила, когда перед самым началом бала в распахнутые двустворчатые двери белого с позолотой зала вошел… сам император. Александр хотел сделать сюрприз сестре, и это ему удалось.

Первым порывом великой княгини было броситься брату на шею, но она была уже не той импульсивной девушкой, что год тому назад. Величаво подплыв к императору, Екатерина Павловна склонилась перед ним в предписанном этикетом реверансе, и только потом, подняв сияющие глаза, одними губами произнесла:

— Саша, я счастлива.

Эта прекрасная пара и открыла бал — полонезом. Александр прекрасно танцевал, но не слишком любил это делать. Екатерина же просто растворилась в величественной музыке и торжественности момента. Позже она призналась Марии, своей верной наперснице, что ей казалось: она императрица российская, а не герцогиня Ольденбургская.

Когда торжественные танцы закончились, хозяин дома подвел к императору и герцогу с супругой статного мужчину средних лет с мудрыми глазами и ранней сединой на висках.

— Разрешите, ваше императорское величество и ваши светлости представить вам моего родственника — Николая Михайловича Карамзина, восходящее светило словесности российской.

Император приветливо наклонил голову, а Екатерина Павловна протянула Карамзину руку для поцелуя и произнесла своим чарующим голосом:

— Счастлива видеть автора «Бедной Лизы». Каким еще произведением вы нас порадуете?

— Боюсь разочаровать вас, ваша светлость, но от романтической прозы давно отошел, а ныне пишу труд сугубо исторический.