В тени сталинских высоток. Исповедь архитектора

Основная достопримечательность Невьянска, основанного Петром I на базе металлургических заводов, – Наклонная, или падающая, башня. Меня просто тянуло к ней. Но… Первое впечатление – глубокое разочарование. Башня, по злой воле невежества, оказалась на территории механического завода. Ее со всех сторон плотно обступали безликие постройки. Глухой, высокий, уродливый забор по ломаному периметру ограждал значительную территорию почти в центре города. С разных точек с трудом просматривалась верхняя часть башни, увенчанная шпилем с флюгером.

После долгих переговоров и тщательной проверки документов нам разрешили пройти внутрь. Башня, несмотря на общую запущенность и выщербленность стен, впечатляла архитектурным решением. Мощный четверик завершался тремя ярусами восьмериков. Наклон ощущался довольно сильно.

Представитель завода подвел нас к одному из больших открытых проемов четверика. Взял камешек и бросил в глубь мрачного бездонного чрева. После длительного полета раздался глухой всплеск воды. Он указал рукой вниз и поведал:

– Много всяких тайн связано с подземельем башни. Одна из них наиболее правдоподобна. Демидов согнал туда сотни работяг и тайно чеканил фальшивые деньги. Прослышав о возможном приезде царской инспекции, открыл шлюзы и затопил подземелье вместе с людьми. До сих пор никто не может осушить его и докопаться до истины. В первые десятилетия советской власти в башне устроили тюрьму. Затем вокруг построили наш завод.

Напротив башни красовался приземистый дом с колоннадой. В нем когда-то на широкую ногу проживал Акинфий Демидов с многочисленным семейством и челядью. Теперь его приспособили под мелкие мастерские и кладовые.

Как не вспомнить о падающей Пизанской башне, созданной за четыре столетия до Невьянской! По странному совпадению, обе башни имели почти одинаковую высоту (около 60 метров) и схожий угол наклона. Спустя годы в пригороде Чикаго я, с нескрываемым удивлением, увидел уменьшенную копию Пизанской башни. Это было водопроводное сооружение. Если память не изменяет, район Чикаго назывался Найлс. Любят американцы копировать матушку-Европу!..

Рядом с башней красовались силуэты Спасо-Преображенского собора и церкви Вознесения. Нам поведали, что эта церковь – единственное культовое сооружение на Урале, не оскверненное после революции.

На следующий день мы вылетели на восток. Билеты до Улан-Удэ были распроданы на много дней вперед. Поэтому промежуточным пунктом на пути следования стал Иркутск. Нас это больше обрадовало, чем огорчило. Появилась отличная возможность познакомиться со старейшим городом Сибири. Из аэропорта мы направились на вокзал. До отхода поезда на Улан-Удэ было несколько часов. Почти бегом мы прогулялись по набережной быстротечной Ангары. Успели осмотреть центральную часть города. В ней сохранился облик и колорит купеческой старины. Добротные каменные и деревянные дома с большим количеством декора свидетельствовали о широкой натуре хозяев – коренных сибиряков. Впоследствии я неоднократно прилетал в этот своеобразный город, «история которого полна драматизма и жестоких противостояний в революционные годы» (это цитата из путеводителя).

Славное море, священный Байкал…

Много часов из окна поезда наш взор пленяло «славное море – священный Байкал». Дух захватывало от нежно-бирюзовой глади и гористых берегов чудо-озера. Чехов о нем писал: «Вода прозрачна необыкновенно, так что видно сквозь нее, как сквозь воздух». К сожалению, местами были заметны мутные и радужно-цветные разводы от грязных стоков и выбросов. Огорчали откровенные кучи мусора на берегу, неопрятно разбросанные бревна, убогие строения. Все это никак не вязалось с удивительной красой уникального творения природы.

Вопреки здравому смыслу, в 1960-х годах на берегу Байкала началось строительство целлюлозно-бумажного комбината. Робкое противодействие этому пагубному варварству ученых было тогда проигнорировано. Но борьба за Байкал продолжалась и дальше. К сожалению, по мере приближения к Улан-Удэ результаты превращения Байкала в промышленную свалку вместо национального парка проглядывали все чаще.

На заводе «Буряткабель» нас ждали с нетерпением. Помимо реконструкции, намечалось строительство главного производственного корпуса. В увязке со сложившейся застройкой, мы должны были определить его месторасположение, а также предварительную объемно-планировочную структуру.

Как и в Свердловске, на решение этих вопросов ушла рабочая неделя. В свободное время мы знакомились с городом. Он живописно вписался в равнинные участки среди пологих сопок. Центральная часть, сгруппированная вокруг «пуповины» – Удинского острога, имеет регулярную градостроительную систему улиц и площадей. На них сохранились старые строения училищ, торговых и гостиных рядов, каменных и деревянных домов купцов и мещан. Главная площадь – Советская – была застроена современными зданиями. В наш первый приезд в ее центре был разбит сквер. Впоследствии здесь установили огромную голову Ленина, без туловища, на низком квадратном постаменте.

До отлета в Ташкент гостеприимное руководство завода предоставило нам транспорт с сопровождающими. По пути в легендарное буддийское святилище – дацан [98] мы осмотрели Этнографический музей. Он, как и заповедник под Пермью, располагался под открытым небом. Там была представлена довольно большая экспозиция деревянного зодчества народов Сибири. Восхищала продуманность бытовых особенностей проживания в старину, направленная на стремление сохранить тепло в условиях сурового климата.

98

Дацан – буддийский монастырь-университет у российских бурят. В тибетской традиции дацанами называют отдельные «факультеты» буддийских монастырей. До революции 1917 г. в России насчитывалось 35 дацанов (32 – в Забайкальской области, 2 – в Иркутской губернии, 1 – в Санкт-Петербурге), в начале XXI в. функционирует около 30. Упоминаемый ниже Иволгинский дацан был построен на деньги верующих после Великой Отечественной войны; с него начался процесс возрождения буддизма в СССР и России.

Самый крупный буддийский монастырь в России – Иволгинский дацан – разбросал свои многочисленные ступенчатые строения в виде усеченных пагод в небольшом бурятском селе Верхняя Иволга. Крыши с приподнятыми углами придавали им облик китайских и тибетских культовых строений. В окраске преобладали красные и черные тона. Многочисленные изваяния и мистические формы на фризах храмов и бесчисленные молельные колеса были покрыты позолотой. Монашеская братия, вся на одно лицо, оживляла необычный возвышенный колорит и особую атмосферу этого автономного, замкнутого мира.

Из дацана, покрутив, на счастье, молельные колеса, мы проехали на западное побережье Байкала. Плохая, вся в выбоинах, дорога петляла между лысыми сопками. Бедные неопрятные поселения на пути – Гремячинск, Усть-Баргузин и другие – чем-то напоминали каторжные остроги. Еще более загрязненные, чем со стороны железной дороги, берега вызывали ощущение жестокого безразличия к Байкалу.

Об этом с неподдельной грустью вещают строки поэта Андрея Дементьева:

Что же натворили мы с Природой?Как теперь нам ей смотретьВ глаза?В темные отравленные воды,В пахнущие смертью небеса.