В теплой тихой долине дома

— Приятным ли было плаванье? — сказала Белла Шейд.

— А я поездом.

— Надеюсь, вы хорошо спали в дороге?

— Ничего, поспал, — сказал Пэдди. — Надеюсь, и вы хорошо спали в дороге.

— Я все время была здесь, — сказала Белла. — Я никуда не езжу с тех пор, как Чак отправился на дуэль. Я все время в Париже, в этом уединенном замке, одна со своими воспоминаниями.

— Ага, — сказал Пэдди, лихорадочно соображая, и тут его вдруг осенило: — А как там Чак?

— Он умер, — сказала Белла.

— А как его отец?

— Умер.

— А брат у него есть?

— Да, маленький брат.

— Ну, а он как?

— Умирает, — сказала Белла Шейд, и рука ее безвольно упала в сторону Дэйз.

— Мари, — сказала она, — приведи моих тигров. Я так одинока.

— Слушаюсь, госпожа, — сказала Дэйз.

Дэйз стала на четвереньки и поползла вокруг дивана к Белле Шейд, грустно взиравшей на своих тигров, Беллина рука опустилась на голову Дэйз.

— Мои бедные одинокие тигры, — сказала Белла.

— Ну, мне, пожалуй, пора обратно в Багдад, — сказал Пэдди.

Белла Шейд чуть не в ужасе подскочила на месте: — Что?! — воскликнула она, уже сидя на диване.

— Я немного запаздываю, — сказал Пэдди. — Это ведь жуть как долго до Багдада добираться.

— Постойте! — воскликнула Белла. — Не покидайте меня!

— А почему?

— Я тоже умираю.

— Что-нибудь заразное?

— Нет, нет! — сказала Белла. — Вам ничего не грозит. Моя болезнь безопасна.

— Что же у вас такое?

— Разбитое сердце.

— Тогда вам надо к доктору, — сказал Пэдди.

И быстро выскользнул из гаража. Дэйз тут же перестала изображать двух тигров, поднялась, подошла к Джиму и сказала:

— Белла хочет стать знаменитостью. Здорово у нее получается, правда?

Белла Шейд все еще играла, все еще умирала от разбитого сердца. Пэдди вернулся, посмотрел на нее и вдруг спросил:

— А кто этот Чек, Белли?

— Белла Шейд! Перестанешь ты называть меня Белли?

— Да ладно, все равно. Кто этот Чак?

— Неважно. Один человек. В пьесе.

— А!

Потом они перебрались во двор под старое дерево. Джим уселся под деревом и стал чистить орехи. Пэдди подсел к нему, а к Пэдди подсели Белли и Дэйз. Так они и провели остаток дня, чистили и кололи орехи, жевали их и беседовали о сцене и вообще о жизни. Уже совсем смеркалось, когда миссис Шихэйди перешла дорогу, чтобы забрать их домой и поболтать с Джимом.

— Как твоя мама? — сказала она.

— Спасибо, хорошо, — сказал Джим.

— А где она сейчас?

— Еще не пришла с работы.

— В магазине?

— В конторе при магазине.

— Да, да, я все забываю. Магазин Уолпола. Лучший в городе. Передай ей, что я справлялась о ней.

— Хорошо, — сказал Джим.

Он собрал всю кожуру и скорлупу, ссыпал в ящик и отнес к камину, стараясь все время думать, как бы изобрести что-нибудь полезное. Еще только пять часов, а уже темно. Мама придет не раньше половины седьмого. Он развел огонь и сел у окна, глядя на дом через дорогу и на его обитателей.

Мистер Шихэйди уже пришел с работы. Работает он на железной дороге. Миссис Шихэйди собрала семейство за обеденным столом. Разливает бульон по чашкам и ставит перед каждым.

Хорошая семья, очень даже нравится ему — такой низенький, рассудительный отец, огромная, вечно взвинченная мать, простачок-сын и две дочки — та, что хочет пойти на сцену и стать знаменитостью, и та, что еще не знает, кем хочет стать.

Вообще-то хорошо, что они живут через дорогу, но порой, когда он размышляет, когда старается придумать что-нибудь удивительное и хитроумное, а они лезут со своими причудами, — кажется, что хуже напасти не бывает.

Нет, я непременно должен что-то изобрести, — подумал Джим, но для этого надо было сосредоточиться, а он никак не мог выкинуть из головы Беллу Шейд.

Тот, кто изобрел ее, — подумал он, — тот наверняка и сам такого не ожидал.

Брат Билла Макги

Мальчик чувствовал себя очень одиноким, так как он только что затеял очередную драку и потерпел поражение. На этот раз его побила девчонка. Он был сердит, и притом очень — как хороший сердитый огонь. И холоден и безучастен — как льды у самого Северного полюса. И больно было ему, и он был похож на милого зверька, угодившего в капкан, раненого и испуганного.

Он походил еще и на многое другое, но прежде всего он был самим собой, мальчиком, тихо сидящим на стуле в гостиной. Милый зверек в хитрой ловушке, тигренок с прекрасными и удивленными глазами.

Его побила девочка с лицом сплошь в веснушках и с яблоком в немытой руке.

Но он не плакал, как не плачет мальчонка-носильщик, которому приходится тащить целую кучу чемоданов: ноша не по силам ему, и он слабеет от каждого шага, спотыкается и чуть не падает, и ручки чемоданов то и дело выскальзывают у него из пальцев, но он делает свое дело и не плачет. (Как-то раз мальчик своими глазами видел такое: негритенок нес кожаные чемоданы его собственного отца, а его собственный отец даже и не замечал носильщика, даже и не пытался хоть чуточку ему помочь.)

Он сидел одинокий, пристыженный и сердитый, и все-таки не плакал, хотя под правым глазом у него был синяк, а верхняя губа была разбита и вспухла.

— Я еще доберусь до этой девчонки, — сказал он сам себе. — Как бы там ее ни звали, я доберусь до нее.

А случилось все это вот как. Он стоял возле дома Билла Макги, разглядывал ступеньки лестницы, думал о том, что не мешало бы их подправить, и думал еще о чем-то своем и вдруг услышал, как рядом кто-то громко надкусил яблоко. Он обернулся и увидел девочку с веснушками. Она была большая, лет восьми, а может и девяти, глядела сущей дикаркой и не улыбалась. Он посмотрел на нее, послушал, как шумно вгрызается она в хрусткое яблоко, — но ничего не сказал. Он ничего не сказал, так как очень часто говорил не то, что надо. Он просто опасался затевать разговоры.

— Я знаю, кто ты, — сказала девочка.

Голос у нее был резкий и недружелюбный, и мальчик подумал, что живет она, должно быть, где-нибудь на дереве, а то и под скалой. Если на дереве, то на очень высоком; если под скалой, то, наверно, прячась в каких-нибудь кустах, так чтобы не приметили ее орлы и совы.

— Да, — сказала она. — Я знаю, кто ты.

— Не знаешь, — сказал он. (Откуда ей было знать?)

— Знаю, — сказала девочка с яблоком. — Ты не такой, как другие мальчики. Ты особенный мальчик.