В тихом омуте...

Серьга тоже влился в общий поток: я видела, как он нагнулся к мертвому лицу Володьки и поцеловал его в лоб, долго и с чувством, должно быть, именно так целуют мертвых в глухих марийских деревнях. Я подумала о том, что губы у Серьги такие же холодные, как лоб Туманова, ж Пошел робкий снег, он таял на лице и волосах Серьги и совсем не таял на тумановских щеках. Еще секунда – и гроб заколотят, он унесет снежинки с собой в темноту, и их уже никто никогда не увидит. На крышку полетели комья смерзшейся земли, они эхом отдавались в моей такой же смерзшейся душе – и даже тогда я не испытала никаких эмоций. Ничего, кроме страшной усталости. Из всех возможных путей я выбрала самый гибельный. Но свернуть уже невозможно…

Невозможно.

И тогда я увидела его.

А когда увидела, то так и не поняла – почему же я не заметила его сразу. Да, людей было много, но их силуэты не пересекались, все они видны как на ладони. Да и Гарик Кройдон, уныло снующий между ними, ловко отделял их друг от друга. Вот и этот парень – ведь он ни за кого не прятался, стоял и стоял себе. Пожалуй, он был единственным, кто не подошел проститься. Единственным, кроме меня.

Он не смотрел в мою сторону, он был абсолютно, подчеркнуто спокоен.

И я почувствовала сильный, ощутимый укол в сердце – вот что значит оставлять душу без наперстка, когда подшиваешь тяжелые бархатные шторы… Он, этот парень, был похож сразу на всех – и ни на кого одновременно. На всех тех, кого я могла полюбить. И на тех, кто никогда не полюбил бы меня.

"Кажется, это то, чего я всегда боялся, – сказал Иван. – Придет такой вот хмыренок с бакенбардиками и отнимет тебя у нас, будет шептать всякие пошлости змеистыми губешками – прости-прощай жизнь вольного стрелка, мозги отправляются автостопом через трахею и пищевод во всем известное место, где пальмы и скелеты задумчивых игуан. Скажешь, не прав?"

"Только не вздумай улечься с ним в койку в первую ночь, – напутствовал Нимотси. – Подожди хотя бы сутки для приличия!"

Сердце бешено колотилось – мне впервые стали по-настоящему не нужны эти голоса, давно ушедшие, но имеющие надо мной странную власть, я слышала треск рвущихся нитей, которые еще связывали меня с ними… Голоса ревновали меня, оберегали меня, поддерживали меня, не давали плакать по ночам во время крестного хода последних трамваев, – и только сейчас я поняла, что они мне не нужны…

Мне хотелось отделаться от них так же страстно, как хотелось укоротить юбку в ранней юности – сразу наполовину, тупыми ножницами, в первый день лета. Я сама во всем разберусь.

"Флаг тебе в руки и гнездо куропатки на голову”, – впервые Иван не нашелся что ответить.

– “Знаем мы твои криминальные разборки, – поддержал честь фирмы Нимотси. – Только не забудь про контрольный в голову!"

К чертям вас всех!..

Этот парень был не похож ни на кого из тех, кого я знала раньше: непокрытая голова – волосы темнее моих собственных, крашенных “Поликолором” в ненавязчивый черный; небрежно разбросанные, не короткие и не длинные – как раз такие, какие я могла бы полюбить. Почти сросшиеся брови – как раз такие, какие я могла бы полюбить. Прямой нос – как раз такой, какой я могла бы полюбить. Четкая нежная линия подбородка – как раз такая, какую я смогла бы полюбить…

Единственная, которую я смогла бы полюбить.

Смогла бы полюбить, хотя он стоял слишком далеко для того, чтобы я смогла его полюбить. Лучше выбросить все это из головы… А если что-то случится и он подойдет к тебе – ведь случается все и совпадения бывают не только в простреленных головах, – если он подойдет к тебе и ты увидишь вблизи и эти почти сросшиеся брови, и этот подбородок…

Ничего подобного не будет.

И я вдруг остро пожалела о том, что ничего этого не будет. Должно быть, он женат, или гомосексуалист, или замотанный аудиторскими проверками банкир, или Иисус Христос, заблудившийся среди паствы… Должно быть, у него две любовницы – одна читает в ванной карманное издание Джона Фаулза, а другая обожает красить ногти на ногах малиновым лаком и не расстается с карманным эпилятором. Должно быть, у него есть собака, есть приятели, есть обязательства перед больной артритом матерью. Должно быть, он терпеть не может водку и курит сигары, отрезая их кончики маленькой гильотинкой… Нет, он все-таки женат, и женат совсем недавно, вон какой у него небрежно выбритый подбородок – должно быть, он бреется на ночь, чтобы не поранить щетиной тело жены. Господи ты Боже мой, какие только мысли не приходят в голову бывшей сценаристке!..

Я даже тряхнула отросшими волосами, чтобы сбросить наваждение. Если сейчас подойдет Серьга, я обязательно спрошу у него, что это за керубино ди аморс посетил районную юдоль скорби, что он вообще делает здесь и почему я не видела его никогда раньше. Но проклятый Серьга все не шел и не шел, он прилип к гробу, копался у гроба со своими поздними признаниями, все повторяющийся и повторяющийся рапид.

"Не смотри на него, – попыталась я приказать себе, – ничего хорошего из этого не выйдет, не смотри!"

Вот чертов мариец, его нет только тогда, когда он особенно нужен.

…Когда Серьга вернулся, Атлантида была погребена, Римская империя пала, костры инквизиции затянул слой серого пепла, война между южанами и северянами завершилась, был сочинен регтайм и раскололся пополам либерийский лайнер “Торри Кэньон”. Но он все-таки вернулся, и я спросила у него:

– Слушай, кто это?..

– В смысле? – Серьга рассеянно посмотрел на меня, но его помощь уже не была нужна – парень исчез.

– Нет, ничего. – Так и будем считать – ничего… – Пойдем или поедешь в клуб на поминки?

– Нет, – с сожалением сказал Серьга. – В клуб не поеду. Еще нажрусь, дебош устрою, нового управляющего кинжалом проткну. Не поеду в интересах глобальной безопасности. Давай лучше домой забуримся, водки купим и пельменей.

Его необязательный канареечный треп привел меня в чувство – никаких парней, которые стали бы искушать тебя. Напейся водки, и пусть скорее наступит завтрашний день…

И тут я снова увидела его – он шел впереди, в полном одиночестве, но я узнала его со спины. Даже если его разложили бы на множество мозаичных осколков с острыми краями – я все равно узнала бы его.

А узнав – прибавила ходу, почти побежала, проклиная себя за малодушие. Коротконогий маленький Серьга едва поспевал за мной.

– Ну что ты марафоны устраиваешь? – недовольно ворчал он у меня за спиной. – Это же тебе не кубок Франции имени Жоржа Помпиду… И вообще – воздухом дыши, привыкай к последнему месту прописки каждого человека – может, подходящую норку выберешь.

– Кто это? – снова спросила я Серьгу. – Он был на похоронах.

– Да кого ты все время имеешь в виду?

– Вон тот человек в пальто.

– Да мне-то откуда знать? Сейчас все в пальто ходят и чистят зубы зубной пастой “Аквафреш”.

Парень неожиданно остановился и начал счищать грязь и мокрый снег с ботинок тонкой щепочкой. Когда мы поравнялись с ним и прошли мимо, он вдруг окликнул Серьгу:

– Сергей!

Серьга обернулся, прищурившись, – на узнавание ушло несколько секунд.

– А-а… Привет, Дан.

Дан, Дан, Дан – звенело в моей голове: я вдруг вспомнила колокольчики в квартире Сирина – вот они бы никогда так не звенели. Это очень живой звук, который может родиться только в горле птицы – Дан, Дан, Дан…