В тихом омуте...

– Нет, все еще лежу в постели и похрапываю в твоих объятиях. Поужинаем?

– Я уже сожрал половину холодильника. И сейчас снова должен уехать. Я ведь просмотрел эту кассету, несколько раз, заставил себя это сделать. Посиди со мной…

Дан взял меня на руки и стал тихонько качать.

– Это ужасно. Я даже представить себе не мог, – по его лицу пробежала тень, – представить не мог… Но, кажется, там есть одна зацепка, один маленький план, ради которого стоит убить не одного человека. Я думаю, мне удастся его увеличить и списать на дискету.

– Кажется, я знаю, о чем ты говоришь, – просто сказала я.

– О чем?

Мне показалось, что тело его напряглось, – так напрягается тело охотника, когда он чувствует, что чужой плешивый ястреб собирается уволочь из-под носа добычу, которую он выслеживал несколько дней. И никаких лавров ему уж точно не достанется…

– Там есть один кадр, когда камера уходит из комнаты, уже после смерти Юленьки. Силуэт автомобиля, две фигурки рядом с ним, но ничего рассмотреть невозможно. Дохлый номер.

Дан внимательно посмотрел на меня:

– Знаешь, я восхищаюсь тобой. Я действительно тобой восхищаюсь. Только в одном ты не права – такие вещи вполне реально увеличить при нынешнем уровне техники.

– Микеланджело Антониони, фильм “Блоу ап”, “Фотоувеличение”, – меланхолично сказала я. – Там один не в меру любопытный фотограф, типа меня, тоже пояснял нечто необычное… Если случайно обнаруженный труп может быть необычным. Вот только при сильном увеличении понять ничего конкретного невозможно. Черты расплываются и теряют резкость.

– Твой фотожурналист не занимался компьютерами. Сегодняшние технологии позволяют произвести увеличение почти без потерь, нужно только перегнать изображение на дискету. Этим я и собираюсь заняться сегодня ночью.

– А дома нельзя? – В моем голосе прозвучали нотки ревнивой домохозяйки, я не хотела расставаться с Даном ни на миг.

– Для этого нужно специальное оборудование… Как думаешь, существуют еще кассеты, дублирующие эту?

– Если бы они существовали, Александра Анатольевича смели бы совсем другие люди, и поставили бы к стенке они, а вовсе не Дан Сикора, – рассудительно сказала я.

– Слушай, ты меня просто потрясаешь! – Дан поцеловал меня. – Тебе нужно работать в ФСБ, а не быть возлюбленной жалкого компьютерщика.

– Это ты-то жалкий?!

– Я-то, я-то, – Дан улыбнулся, почти так же, как на таиландской фотографии.

– Тебе понравился Таиланд? – вдруг спросила я.

– Таиланд? – Дан непонимающе смотрел на меня.

– Ну да, Таиланд, я видела фотографии, они на полке, под кувшином… А где еще ты был?

– Ну… Кое-где все-таки был.

– А вот я никогда не была за границей. Дан торжественно поднял руку:

– Обещаю показать тебе мир! Только покончим с этим грязным делом… А вообще Таиланд – забавная страна. Там даже у старух нищенок на паперти сотовые телефоны. И в то же время даже в пятизвездочных отелях нет сливных бачков, только тумбочки с водой, можешь себе представить?

– А Испания – забавная страна?

– Похожа на тебя – такая же страстная.

– А самая красивая?

– Самая красивая страна – это ты…..И он снова уехал, и я снова осталась одна. Но теперь, когда голова обрела относительную ясность, я вдруг подумала о том, что Дан уехал делать мою работу. И нести то, что было моим, и только моим крестом.

И тогда я решилась на то, на что не решилась бы никогда, если бы была чуть менее счастлива, чуть менее неодинока: я взяла дневник Нимотси и раскрыла на тех, последних, объятых ужасом страницах, в которых он уже знал всю правду, но ничего не мог изменить. И снова неровные, больные строчки запрыгали у меня в глазах – строчки, которые невозможно было разобрать.

Но сделать это было необходимо. Может быть, в них есть один из возможных ключей, может быть, эти отрывистые, ничего не значащие буквы-символы все-таки выстроятся в единую стройную картину.

Я включила настольную лампу и села за дневники Нимотси с твердым намерением не подниматься из-за стола, пока не прочту все. Но они по-прежнему были тайной за семью печатями. Искаженное чувством вины и наркотиками сознание Нимотси передало эту искажснность рукам. Тогда я решила действовать по-другому: нужно выписать весь рукописный алфавит Нимотси еще со времен первых записей, относящихся к Греции. А потом просто отследить деформацию, мутацию букв – какими бы страшными они ни были – манера письма, его стиль, наклон, характерные приемы не могут измениться мгновенно. Я даже не пыталась вчитываться в написанное Нимотси. Найдя понятные, знакомые буквы, я тут же искала их искалеченных братьев-близнецов на следующих, поздних станицах.

Спустя несколько часов каторжной, до рези в глазах, работы я уже обладала страшным алфавитом последней записи Нимотси. И только тогда приступила к чтению последних страниц дневника.

Впрочем, узнала я немногое. А главным было только одно – в первый день съемки, к которому относилась запись, на виллу приехали двое – Александр Анатольевич и еще один, которого Шинкарев упорно именовал Боссом. И все, больше никаких имен. Да и имя самого Александра Анатольевича было написано невнятно, оно растеряло половину букв, и за ним тянулся слабый карандашный след, который показался мне кровавым… Нимотси писал сбивчиво, в его затуманенном героином мозгу оба – и Шинкарев, и этот неизвестный Босс – представали чудовищами, достойными снисходительного уважения. И здесь Нимотси остался верен себе – его ужас, изложенный на бумаге, а потому частично прожитый, был даже добродушным, отстраненным, как жизнеутверждающий финал черной комедии. Он просто отказывался верить в происходящее – или не поверил ему до конца.

Вот и все. И больше ничего.

Разбитая, раздавленная, я сидела за столом до тех пор, пока угрюмое московское утро без спросу не влезло в окно и не сделало бесполезным свет лампы.

…А теплые руки Дана не обняли меня за плечи.

– Как ты вошел? Я даже не слышала… – мертвым голосом сказала я.

– Просто открыл дверь ключом. А ты что делаешь?

– Я разбирала дневник Нимотси. Последнюю запись, которая относится ко дню съемки на кассете. Там был Шинкарев и еще один.

– Кто? – спросил Дан, грея в своих руках мои окоченевшие от ночного напряжения пальцы.

– Я не знаю… Шинкарев называл его Боссом. Они оба были в утро съемок. Приехали вдвоем из Афин, и даже кто-то из них поболтал с Нимотси, скорее всего – Шинкарев… Босс уехал со съемок один, а Александр Анатольевич остался. Проводил своего патрона и остался досматривать кино… Я не знаю, кто этот человек. Нимотси толком и не написал о нем… Нет, вру, написал, там было что-то похожее на леденящее душу восхищение. Кажется, Шинкарев представил Босса автором всей этой затеи и сказал, что в наше сумасшедшее время за этим бизнесом будущее. Особенно если учесть проблемы перенаселенности… Я больше не могу об этом…