В тихой Вологде

В 1920-е годы вовсю развернулась антирелигиозная пропаганда, особенно нападали на монахов, пытаясь представить их тунеядцами. Монахиня Мария своим трудолюбием и добрым нравом опровергала вымыслы безбожников. Когда храм в селе закрыли, крестьяне стали ходить к ней с просьбами окрестить младенцев, почитать «Псалтырь» по усопшему. Не отказывалась монахиня и просто помолиться за человека, попавшего в беду. Уже совсем больную, Павел возил её в Вологду причащаться. Умерла мать Мария внезапно: вечером ещё пекла пироги, а утром её не стало. Проститься с ней пришло множество народа со всей округи. На поминках ели испеченные ею пироги. Отпевали матушку заочно в одном из вологодских храмов.

6. «Огонь и смерть в краю родном» (1918–1919 гг.)

Вскоре после переворота, происшедшего в Петрограде в октябре 1917 года, власть в Вологде перешла в руки большевиков. Была разогнана Вологодская городская дума, другие органы самоуправления. Остались только большевистские Советы. К лету 1918 года появилась губернская чрезвычайная комиссия (Губчека). Революционный порядок в губернии наводил присланный из столицы комиссар Кедров [15] . Вот один из характерных приказов того времени.

15

Кедров Михаил Сергеевич – профессиональный революционер, советский и партийный деятель. Родился в Москве в дворянской семье. Учился на юридическом факультете Московского университета, откуда был исключен за участие в революционном движении. В 1918 году Советским правительством был прислан в Вологду с неограниченными полномочиями. Руководил Особым отделом ВЧК. Отличался особой жестокостью, что порой вызывало недовольство даже у его соратников. В 1939 году по приказу Берии был арестован, а в 1941 г. расстрелян. Известно его письмо из тюрьмы Сталину, где он жалуется на жестокое обращение, которого он, по его мнению, не заслужил. Письмо зачитывал Н. С. Хрущев на XX съезде КПСС, когда приводил пример необоснованных репрессий по отношению к верным сынам партии.

Приказ

Ревизии народного комиссара М. С. Кедрова

26 июня 1918 года (г. Вологда)

1) Распустить нынешний состав городской думы и управы без назначения новых выборов.

2) Все права и обязанности распущенной городской думы и управы г. Вологды передаю Вологодскому совдепу и его исполкому.

<…>

6) В случае несдачи дел, саботажа немедленно арестовать и препроводить в Чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией в гор. Москву, а в случае контрреволюционных выступлений или покушений со стороны членов думы, управы или их служащих приказываю не останавливаться перед крайними мерами на них воздействия вплоть до немедленного расстрела тут же на месте.

7) Для приведения в исполнение сего моего приказа оставляю в гор. Вологде облеченную соответствующими полномочиями коллегию по ликвидации Вологодского городского самоуправления в составе т.т. Ленговского, Упит, Христофорова, Шаммес, Ротмерича и Берзина.

Народный комиссар Михаил Кедров.

Управляющий делами ревизии А. Эйдук.

Секретарь Фраучи [16] .

16

Опубликовано в газете «Известия Вологодского губернского исполнительного комитета Советов рабочих и крестьянских депутатов». 29 июня 1918 г. № 134.

О жестокости Михаила Кедрова и его жены Ревеки Майзель ходили страшные слухи. Стоявший на запасном пути вагон, где они жили, пользовался мрачной славой.

Аресты в городе шли днем и ночью. Солдаты врывались в дома, переворачивали всё вверх дном, искали драгоценности, ценные вещи. Арестовывали дворян, офицеров, полицейских, купцов, чиновников, священнослужителей, мещан и кого угодно. На улицах то и дело можно было видеть, как конвой, состоявший обычно из солдат-латышей, ведет очередную жертву к гостинице «Золотой якорь», где разместился карательный орган большевиков – Губчека. Возвращались назад немногие. Люди исчезали. Зато в городе появилось много людей азиатской внешности. Выпущенные из каторжной тюрьмы заключенные бродили по улицам, пугая прохожих. Страшно было выпускать на улицу детей. Вообще, страшно было жить. Страх, как ядовитый газ, был разлит в воздухе, не давая спокойно спать, есть, работать.

Городские улицы были завалены мусором, отбросами. На вокзале лежал толстый, по щиколотку, слой шелухи от семечек. Не работал водопровод, стояла электростанция. Воду носили из реки. Керосина было не достать. В городе свирепствовали тиф, оспа.

Частная торговля была запрещена, прекратился подвоз продуктов. Тех, кто пытался привезти продукты из деревни, назвали «мешочниками» и беспощадно преследовали. Работали только хлебные лавки, где хлеб выдавали по карточкам. Дефицит хлеба и сахара бывал и раньше, но тогда другие продукты продавались свободно. Сейчас же был дефицит всего. В городе начался голод. В железнодорожных мастерских пытались бастовать рабочие, которым недодали паек – 8 фунтов хлеба. Зачинщиков быстро выявили и арестовали. Забастовка прекратилась. Рабочие вспоминали забастовку 1905 года, но никто не мог сказать, из-за чего тогда бастовали, ведь всего было вдоволь.

Жизнь будто разделилась на две части: до прихода большевиков – и при них. В стране произошла страшная катастрофа, имя ей – революция.

* * *

Дом Девятковых был объявлен государственной собственностью, семье оставили лишь две комнаты. Реквизирована была и мастерская, а управляющим был назначен один из мастеров. Глава большой семьи Дмитрий Кириллович Девятков умер от инсульта к концу зимы 1918 года. Ему было 59 лет. Взрослые дети разъехались, младший, Коля, остался с матерью, учился в трудовой школе – так назвали бывшую гимназию. Работа в мастерской практически сошла на нет, лишь иногда Павлу доставался случайный заработок. Он стал брать заказы на ремонт обуви, и это занятие выручало его семью.

Летом Павел часто бывал в деревне, помогал родителям в хозяйстве. Земли у отца после передела стало больше, появилась надежда на хороший урожай. А вот жить Павлу с семьей было негде, он с помощью отца и брата Степана срочно строил дом, рассчитывая к зиме окончательно перебраться в деревню. Другой брат Николай погиб на фронте еще в 1914-м году.

Как-то в июле Павел встретил в городе Ганина. Лицо у Алексея было изможденное, одежонка худая.

– Ухожу в Красную армию, фельдшером, – говорил он. – На Северный фронт отправляют, завтра поезд на Котлас. Англичане вместе с белогвардейцами на нас идут. А брат Федор уехал с Колчаком воевать. Вот какие дела… С немцами войну закончили, отдали им Украину, теперь другая война началась – гражданская. А обещали нам что? Мир народам.

Павел повел Алексея в свою городскую квартиру. Угощать особенно было нечем. Татьяна поставила тарелку с картофельными лепешками, налила морковного чая, потом сама села за стол и молча слушала разговор, подперев голову руками.

– Ездил недавно домой, в Коншино, – рассказывал поэт. – Там тоже голодом сидят. Чудно. Отец мрачнее тучи ходит, а тетя Авдотья ему говорит: «Ты все бегал с флагами-то по селу, сшиб голову царю на памятнике, вот тебя Бог-то и наказал». Оказывается, год назад на селе митинги были, и отец наш был в первых рядах. Разъярились так, что сшибли голову с памятника Александру Освободителю. Большой был памятник, напротив церкви стоял.

Татьяна охала и качала головой.

– А стихи ты сейчас пишешь? – спросил Павел.

– Пишу. Публиковать, правда, негде. Новая власть все газеты закрыла.

– Ну, прочитай что-нибудь из последних стихов.

Алексей сидел, опустив голову, и монотонным голосом читал:

Опять над Русью тяготеетУсобиц княжичий недуг,Опять татарской былью веетОт расписных узорных дуг.И мнится: где-то за горамиВ глуби степей, как и тогда,Под золочёными шатрамиПирует ханская орда.Опять по Волге, буйно-красен,Обнявшись с пленною княжной,В узорных чёлнах Стенька РазинГуляет с вольной голытьбой.И широко по скатам пашенРазнесшись в кличе боевом,И днем и ночью грозно пляшутОгонь и смерть в краю родном.

Таким Павел и запомнил крестьянского поэта Алексея Ганина: печальным, с поникшей головой. Больше он его не встречал и ничего не знал о его судьбе [17] .

Однажды августовским вечером, когда стемнело, Татьяна укладывала детей спать, а Павел при свечах чинил детскую обувь. В дверь тихо постучали. Встревоженный Павел взял в руки топор, подошел к двери: – Кто там?

– Это Веня. Открой, Паша, не бойся, у меня к тебе разговор важный.

Павел испугался: он знал, что Веня, его старый товарищ по сапожной мастерской, пошел служить в Губчека. Совсем недавно он проезжал в кузове грузовика вместе с отрядом чекистов. Однако дверь Павел все-таки открыл. Веня прошел в сени и заговорил шепотом:

17

Ганин Алексей Алексеевич с 1922 г. жил в Москве, издал несколько книг стихов, участвовал в литературных вечерах вместе с Есениным, Клюевым, Клычковым, Карповым. В конце 1924 г. был арестован по обвинению в русском национализме и в марте 1925 года расстрелян чекистами во дворе Бутырской тюрьмы. Ему был 31 год. В 1966 г. реабилитирован военным трибуналом Московского военного округа за отсутствием в его действиях состава преступления.