В тихой Вологде

– Слушай, уезжать тебе надо. Срочно. Я сегодня видел список, там члены Союза русского народа, черносотенцы, значит. Двадцать два человека и ты в том числе. Завтра с утра пойдем всех брать. Так что, этой ночью делай ноги со всем семейством. И куда-нибудь подальше.

– Да ты что, Веня, я сроду ни в каком союзе не был. Это какая-то ошибка.

– Не знаю, может оговорили тебя. Я тебе по дружбе говорю: беги. У нас разбираться не будут. Список-то расстрельный. И никому ни слова, что я к тебе приходил, иначе и мне конец.

Этой же ночью Павел с женой и двумя детьми на телеге, нагруженной домашним скарбом, уехал в деревню к родителям…

Однако и в деревне жизнь не была спокойной. Новая власть с самого начала пошла в наступление на крестьян, пытаясь отобрать у них значительную часть урожая. Это вызвало стихийные выступления землепашцев по всей России. Ярославское, Тамбовское, Ишимское восстания – это были настоящие крестьянские войны. Для вологодской деревни приезд продотряда грозил голодной смертью. Здесь, на Севере, своего хлеба и так не хватало. Урожайность на Вологодчине всегда была раза в два ниже, чем на Кубани, всего 40–50 пудов с десятины. А земли на каждый двор в среднем 18 десятин. Поэтому зерно, муку приходилось покупать, их привозили на продажу из южных губерний. Чтобы заработать денег, мужикам приходилось кустарничать или идти на заработки, а бабы круглый год ткали или плели кружева. Теперь никаких источников существования, кроме работы на своей земле, у крестьян не стало.

Уже осенью 1918 года действия продотрядов спровоцировали восстания в Никольском и Тотемском уездах, а также в ряде волостей, примыкающих к железнодорожной станции «Шексна».

Летом 1919 года в уездах, окружающих Вологду, действовали вооруженные отряды «зеленых» – крестьян, дезертировавших из 6-й армии, воюющей на Северном фронте. Число дезертиров исчислялось тысячами. Сформировалось и единое руководство отрядами, называвшее себя: Партия защиты крестьянства.

* * *

Зимовал Павел уже в собственном доме. Каким-то чудом он избежал призыва в Красную Армию, видно, сильно молились за него мать и жена. «Ладно, Хитров, гуляй пока», – сказал военком, узнав, что Татьяна вот-вот должна родить. Забрали в армию младшего брата Степана и вместе с другими односельчанами отправили воевать на Северный фронт. Зимой новорожденная дочка умерла от скарлатины, а в марте Павел похоронил свою мать. В родительском доме остался отец с двумя дочерьми – девицами на выданьи и жена Степана с ребенком. Зима была голодной: продотряды выгребли запасы, никого не жалея. Хлеба хватило только до января, потом питались картошкой и брюквой, да и этого было в обрез. Как радовались, когда сошел снег и во дворе стали появляться ростки крапивы, и как вкусны казались крапивные щи. После страшной зимы на Татьяну жалко было смотреть, она исхудала, делала все через силу, от былой бойкости не осталось и следа. Павел опять избежал призыва: он задобрил военкома, отремонтировал ему двуколку, можно сказать, сделал заново: поставил новые колеса, новые рессоры, сиденье, благо, кое-что удалось припрятать, когда мастерская Девяткова потеряла хозяина и стала ничейной.

В июле, поздним вечером, когда Павел только закончил метать сено с воза на сеновал, он увидел во дворе человека в шинели. С удивлением Павел узнал в неожиданном госте своего брата Степана. Через некоторое время они уже сидели в горнице за столом. В солдатской гимнастерке с офицерской портупеей и кобурой, из которой выглядывала рукоятка револьвера, Степан выглядел матерым мужиком, несмотря на свои 22 года. Положив руки на стол и по-отцовски сомкнув их замком, он рассказывал сидящим напротив Павлу и Татьяне:

– Бежали мы с фронта, почти всем взводом ушли. Терпение наше кончилось. У любого человека предел есть. Конечно, голод, холод, вши, но не в том дело. Это все мужик перетерпит. Дело в другом. С кем мы воюем?… Вот как-то под Шенкурском сильно потрепали мы белых. Большой был отряд, покрошили мы их из пулеметов. Потом иду я, смотрю, лежат такие же русские парни, как мы. А есть и совсем молоденькие, еще в школьной форме. Гимназисты, реалисты. В кровище все лежат.

Степан замолк, будто проглатывая застрявший в горле комок, потом продолжал:

– А какие же они враги? Они ведь шли нас освобождать от грабителей – большевиков, а мы их пулеметами…Эх, грехи наши. И будто прозрел я. Вот они-то, большевики, и есть наши враги. С ними мы и будем теперь воевать. Мы ведь давно уже здесь, с месяц будет. В лесных хоромах живем. Там благодать. У нас там все есть, и баня, и прачечная, так что не бойтесь – я мытый, пропаренный. Буду проситься у вас переночевать.

– Конечно, ночуй, о чем тут говорить, – сказала Татьяна. – Я сейчас ужин соберу.

– Погоди, Таня, я тебя прошу: сходи к нам в избу, скажи отцу и Насте, что я здесь. Пусть придут повидаться. Только тихо говори, по секрету. А Насте еще скажи, чтоб взяла мою летнюю одежду: ну, рубаху, порты, да белье – она знает. И, главное, сапоги. Я сам-то боюсь идти. У вас-то хорошо: дом на отшибе, а там меня соседи увидят, да и сестры могут проболтаться.

Степан дождался, пока Татьяна ушла, и стал тихим голосом говорить брату:

– Нас, Паша, много. Таких отрядов, как наш, – не счесть. Целая армия крестьянская. Есть и офицеры бывшие, тоже из крестьян. Скоро ударим в тыл Шестой армии. А пока местные операции проводим. Вчера, слышал, наверное, возле Непотягово мы продотряд разгромили. На дороге подстерегли, всех положили, двенадцать человек. Они ехали сено забирать, целый обоз порожних телег везли. Командир ихний, в кожанке, правда, ускакал. Жалко, мы б его сеном-то накормили… Ну вот, а завтра с утра пойдем с комбедом вашим разбираться. Как там Пикуля поживает?

– А живет, чего ему сделается. По селу бегает с наганом, все высматривает, где чего.

– Недолго ему бегать осталось. Только до утра.

– Погоди, у него ж баба с двумя детьми, да мать старая.

– А он об нашей матери подумал, когда отряд к нам привел? – Степан побагровел и, забыв о конспирации, чуть не кричал. – Думаешь, с чего мама умерла? С голоду! Она всё дочкам, да внучкам отдавала, а себе – ничего. Мне жена всё описала. И как Пикуля ходил у нас по двору, и как повел отряд за баню и показал наш тайный погреб. Всё забрали, гады! Шесть мешков зерна.

Степан посидел, успокаиваясь, и сказал:

– Иди, Паша, к нам. Ты солдат бывалый. Прочитай вот воззвание наше.

Он достал из кармана сложенный лист и вручил Павлу. Сам скрутил самокрутку и вышел во двор покурить. Павел развернул лист и стал читать отпечатанный на гектографе текст:

Всем товарищам, состоящим в организационном отряде партии защиты крестьянства!

Товарищи, я призываю Вас, если кому дороги завоевания, если кому дорога наша свобода, если не желаете, чтобы разорили Ваших отцов и расстреливали Вас самих, то установите дисциплину и товарищеский порядок. Помните, что не в оружии сила, а в единении.

Сомкните тесно свои ряды и дайте отпор красным бандитам, которые продолжают мешать нашей работе. Мы собрались не для того, чтобы спорить с собой, не для того, чтобы нести раскол в нашу партию. Мы собрались для того, чтобы свергнуть ненавистное иго и зажить новой свободной жизнью. Так вот, товарищи, если дороги наши все завоевания, то мы должны пойти все как один человек. Не время слов и разногласий, этого между нами быть не должно.

Помните, товарищи, что возврата к прошлому нет. Боже, спаси нас, если дрогнем перед красными бандитами. Они тогда не то, что с нас будут драть штрафы, а упьются нашей кровью и из спин будут вырезать ремни, дабы мы вновь не смели восстать против подлецов-хулиганов, которые, нагло издеваясь над нами, будут теснить нас и загонять в кабалу. Поэтому еще раз приказываю: сплотитесь в единую семью и поддержите партию народного достояния и дайте отпор ненавистным вампирам, которые не дают нам хладнокровно работать полевые работы.