В военном воздухе суровом
Шрифт:
– Это мы на палке приманку показываем, - кивнул Иван на валявшуюся и продырявленную во многих местах каску.
– Снайпера ихнего дразнили, чтоб наш его с другой позиции усек...
Белобрысый солдатик торопливо сдернул с головы телефонную трубку и, протягивая ее мне, сказал: "Комбат!" В окопе все мигом стихли, словно телефонист добился связи с самим командующим фронтом, а то хватай и выше. Низкий голос загудел в трубке:
– Здравствуй, сталинский сокол! Как самочувствие?
– Самочувствие в норме!
– ответил я по возможности бодро.
– Ну, ждем тебя...
И тут только я подумал: "Хорош
Согнувшись, двинулись с сопровождающим по ходу сообщения, спускавшемуся в овраг.
...В глубокой балке настоящее пещерное поселение. В круче отрыты землянки, входы завешены плащ-палатками. Солдаты снимают с сучьев засохшего дерева котелки, спешат к дымящейся полевой кухне - котлу на колесах с высокой трубой - как первый паровоз Стефенсона.
У входа в блиндаж, куда меня привел сопровождающий, стояли двое и еще издали улыбались, как давнему знакомому. Тот, что повыше ростом, с сильно скошенными огромными плечами, с тремя квадратами в петлицах, пробасил: "Комбат Мисаров". Другой, что дольше тряс мне руку, назвался старшим политруком Мураховским. Пригласили в блиндаж.
Два топчана, из неотесанных досок столик. На стене портрет вождя в кителе военного образца и лозунг: "Наше дело правое, враг будет разбит".
"Прочно обжились тут наши пехотинцы", - подумал я.
Комбат позвонил: "Люду ко мне!"
Вскоре появилась блондинка с детским лицом и пухлыми губами. В руках санитарная сумка, пилотка лихо сдвинута набекрень, ладно сидят на стройных ножках сапоги, широким ремнем перетянута муравьиная талия. Над левым карманом гимнастерки не висела, а покоилась почти в горизонтальном положении медаль "За отвагу". Повела голубыми глазищами, неумело козырнув вывернутой вперед ладонью, доложила о прибытии. "И на переднем крае, оказывается, красавицы водятся, да еще какие!" - подумал я.
– Ну-ка обработай быстренько летчика, - сказал ей с улыбкой Мисаров.
Сестричка проворно управилась с моими коленями и локтями и удалилась. Шустрый Мураховский извлек флягу, обшитую шинельным сукном, вскрыл финкой банку тушенки, которую повсеместно называли не иначе как "второй фронт", хотя его все еще не было. Поставил на стол кружку, котелок с водой.
– Зарядись, летчик, с дальней дорожки. Разбавляй по вкусу сам. Спирт медицинский, для гостей держим, - не без гордости сказал он.
– Я потом запью, - сказал я, храбрясь.
Выпил обжигающую жидкость и на выдохе выпалил свое звание и фамилию, а потом уже приложился к котелку с водой. Этот "номер" произвел надлежащее впечатление.
– Оказывается, летчики умеют!
– подмигнул Мураховский своему невозмутимому комбату. Тот согласно кивнул, пробасив:
– Малость умеют...
От комбата и комиссара я узнал подробности моей посадки. Наблюдатели на передовой заметили мой штурмовик, летевший у самой земли. Видели и посадку. Шасси я действительно оставил в первой траншее немцев. Самолет после этого прополз на фюзеляже каких-нибудь метров пятьдесят. Если бы перед приземлением я шасси не выпустил, то остался бы по ту сторону линии фронта... От немецкой первой траншеи до нашей - около двухсот метров. Позади распластавшегося штурмовика - населенный пункт
Нырково, и совсем близко от места посадки высота 210,8. Та самая, с которой по мне бил крупнокалиберный пулемет.Когда наблюдатели доложили комбату, что летчик выпрыгнул из кабины, тот приказал минометной батарее подавить начавший бить по мне крупнокалиберный пулемет. А потом вызвал разведчиков и поставил задачу:
– Найти летчика, а то подорвется на минных полях! Вызвалось пять добровольцев. Долго ползали они по нейтральной, но меня не нашли. Лишь солдат Бирбайер, находившийся в боевом охранении, столкнулся со мной.
– Придется Бирбайера к ордену представить, - сказал комбат комиссару. Ведь обещали представить к награде того, кто найдет летчика.
– Так он же сам вроде бы в плен попал, - засмеялся Мураховский, по всему видно, большой шутник...
– В общем, сегодня пиши...
– пробасил комбат Мисаров, тыча финкой в консервную банку с тушенкой.
– А не пролетали ли здесь штурмовики перед моей посадкой?
– задал я давно приготовленный вопрос.
– Пролетали, - ответил комбат.
– С шумом-треском. Даже зацепили первую роту малость.
Догадываюсь: если "с шумом-треском" да "зацепили" - значит, стреляли по своим. Но в это даже верить не хотелось.
– Разве они стреляли?
– спросил я комбата.
– Да так, самую малость...
Я уже заметил, что слово "малость" было у комбата ходовым и оно у него имело несколько значений.
– А ничего они тут не натворили?
– Ерунда... Лошадь-водовозку уложили, да двух ротозеев царапнуло осколками малость. Люда их обработала, в строю остались.
У меня не укладывалось в голове, как это мои ведомые смогли допустить такую оплошность? Решил оправдать своих ребят:
– Неопытные еще, по званию всего лишь сержанты, полетели кто по первому, кто по третьему разу. Зато аэродром они отменно разделали!
– Да ерунда все это, летчик, - махнул рукой комбат.
– У нас полковая артиллерия и та ошибается. Нет-нет, да накроет малость. А с самолета сам бог велел. На такой скорости разберись, какая там траншея наша, а какая немецкая... А конягу тем более не распознать - чья она, формы ведь не носит. Молодцы, молодцы летчики, - хвалил нас комбат без меры, посылая с конца финки в рот очередную порцию "второго фронта".
– Почаще бы вы только их утюжили. Редко появляетесь...
– Кушай, кушай, летчик, - потчевал Мураховский.
– Видно, ты в рубашке родился. На что вон разведчики: каждый кустик и бугорок знают на нейтральной, а тоже иногда на минах подрываются...
– Я-то в рубашке, а вот штурмовика нет. Явлюсь теперь я в полк на своих двоих... Жалко самолет.
– А дорогая эта штука?
– спросил комбат о самолете.
– Полмиллиона, не меньше, стоит.
– Об этой астрономической сумме я узнал от военпреда на авиационном заводе и сам тогда поразился. С тех пор не покидала меня мысль, как дорого стоит самолет, и в тылу, где живется несладко, люди вносят личные сбережения на их постройку, чтобы скорее победить. На фронте часто случается так: полетел в первый раз - и сбили. Вот и мой штурмовик, еще и не сильно изношенный, лежит теперь на нейтральной полосе. Если бы его оттуда вытащить. Заменят мотор, подлатают, и будет еще летать... Я высказал эту мысль.